Случайный папа. Наталья Ручей

оказалось, можно даже донора подменить и сделать им того, кто не давал на это согласия. С любовником разбирайся сама, меня это не волнует. Мой тебе совет – можешь им пренебречь. Тебе лучше обо всем ему рассказать. Если он так тебя любит, как ты говорила, между вами ничего не изменится, хотя из клиники вышвырнет.

      – Думаешь, он такой же, как ты? Вы разные! Это ты меня вышвырнул! Вышвырнул меня из своей жизни! А он… – ее голос становится сиплым, печальным. – Он совершенно на тебя не похож…

      – Да, – соглашаюсь. – В отличие от него, я не умею делиться.

      Выйдя за дверь, я слышу сдавленное, через запоздалые всхлипы:

      – Ты знал? Ты… тогда знал?

      Эти вопросы уже без ответа.

      Да и к чему они? Ответами дыры не залатаешь и прошлое не исправишь. Гадать, чья вина, бесполезно. Я мог не уезжать так надолго. Она могла определиться, а не метаться между двумя.

      Наверное, мы оба могли что-то сделать для того, чтобы сохранить отношения.

      А если не сделали, значит, ни одному из нас они не нужны.

      Выйдя на улицу, глотаю чуть прохладный воздух последнего летнего месяца. Бегло просматриваю документы, так же бегло подсчитываю – восемнадцать недель… моему ребенку уже восемнадцать недель…

      Телефонный звонок вырывает из мыслей. Взглянув на абонента, в который раз убеждаюсь, что у него профессиональная чуйка без сбоев работает.

      – Ну что ты там, всех баб перемял? – басит трубка отцовским голосом. – Уже можно старику тебя наставлять?

      – Давай, – соглашаюсь я, сворачивая результаты его предыдущего наставления.

      – Я тут стишок один написал…

      Подняв голову вверх, я смеюсь. Долго. Отпуская накопившееся, застарелое. День рождения – это странный день, который вычеркивает год твоей жизни, но за это иногда исполняет желания.

      – Слушаю, – говорю, отсмеявшись. – Ты там только на экране шрифт увеличь, чтобы не сбиться.

      Отец бухтит, мол, неправильно это – поучать старших, но, скорее всего, к совету прислушивается. Тянет чуть время.

      Но читает он хорошо, с выражением. И хорошо, что стихотворение долгое – я успеваю остыть.

      Дорога не любит пренебрежения и берет за это слишком высокую плату. Именно это и стало решающим моментом, что я обратился в клинику и сдал на хранение сперму.

      Сначала на трассе погиб Ветер – слишком быстро летал, слишком полагался на собственный опыт. Тридцать пять, жить да жить – не срослось. Потом сбили Вепря. Не его вина, но смерть виновников не искала. Забрала и того, и другого.

      Отец тоже их знал. И то, что у них не осталось семьи, и то, как безутешны родители. Мы оба знали, видели, как они почернели буквально за несколько дней.

      До этого отец просто иногда намекал, что был бы рад внукам. А тут стал ворчать, убеждать, доходило до ссор. Я злился, он был упрям. Мне казалось, это никогда не закончится.

      А потом он вдруг сдался. И это самое страшное – видеть, как сдается такой сильный и родной человек.

      Наплевав на все, я выбрал клинику и прошел унизительный ритуал с рукой и пробиркой.

      Плевать.

      Зато,