Их двое. Мария Зайцева

тело порываться холодным потом от страха.

      Сухо сглатываю, заставляя себя стоять на месте и не сдавать ни пяди родной земли. Подбородок задираю еще выше, без страха уставившись в темные злобные глаза.

      – Егерь, Егерь, – частит Кот, поспешно тоже шагая вперед и пытаясь оттеснить его плечом, – погоди… Девушка не виновата, что из каждого паяльника про нас херню говорят…

      – То есть, обвинения в сексуальных домогательствах – это херня? – уточняю я холодно, – прекрасно. Тогда, думаю, обвинения в проникновении со взломом и краже тоже не доставят неприятностей.

      – Да какое проникновение? – орет уже несдержанный Егерь, – да если бы проникли, ты бы точно заметила!

      На этой фразе Кот замирает, изумленно пялится на приятеля, потом переводит взгляд на меня, очень по-мужски осматривает, начиная от унтов и завершая расстегнутым пуховичком, и затем начинает ржать. Громко и неприлично даже.

      До меня с опозданием доходит смысл сказанной Егерем фразы… Вернее, ее второй смысл, похабный. До Егеря, судя по всему, тоже…

      Короче говоря, картина маслом у нас рисуется вполне однозначная. И для меня – безрадостная.

      Кот ржет, я оскорбленно молчу, удивляясь сама себе и своему проглоченному языку, Егерь возвышается над нами суровым памятником идиотизму происходящего.

      Наконец, Кот прекращает ржать, разворачивается к приятелю, смаргивая слезы смеха:

      – Вот за что уважаю тебя, Егерь, так это за то, что ты умеешь пиздануть в нужный момент такое, от чего мозг заворачивается…

      – Заткнись уже, – ворчит Егерь, становясь немного менее каменным и позволяя губам искривиться в холодной усмешке.

      И какого, спрашивается, черта, я-то все это подмечаю? Мне это все зачем?

      – Анастасия, – поворачивается обратно ко мне Кот, – со всем нашим уважением к частной собственности… Произошло недопонимание… Давайте сядем за круглый стол переговоров, обсудим случившееся…

      – Тут нечего обсуждать, – отсекаю я попытки демократии. Я тут – единоличный диктатор. – Я мнения своего не поменяю. Это – мой дом, мне плевать, что вам сказал… – тут я делаю язвительную паузу, – Конь… Но со мной никаких договорённостей не было. Пошли нахер.

      – Да че ты заладила: нахер, нахер? – вмешивается Егерь, – сама подумай, куда мы пойдем? Ты видишь, че на улице творится?

      – Вижу, – отвечаю я сухо, выразительно косясь на окно, где уже не видно неба от метели, – и мне плевать. Садитесь в свою тачку и валите в деревню. Она тут в пяти километрах езды. Если по дороге. И в трех – если напрямки по полю. Не заблудитесь. А если заблудитесь, идите так, чтоб солнце было слева.

      – Ты издеваешься, что ли? – гремит Егерь, затем пристальнее всматривается в мои глаза и добавляет, – ну конечно издеваешься… Ты здесь машину видела, полоумная?

      Я молчу, напрягая память. Действительно… Машины не видно было… И это странно, у меня тут все просматривается, домик на опушке… И любой транспорт видно отовсюду…

      – А как вы приехали