Леди, которая любила лошадей. Карина Демина

огромные.

      Губы пухлые. И вся-то она прелестна. Была… и возможно, что будет, если и вправду чахотку вылечила.

      – Я… пока тоже долго не могу… – она встала у сложного механизма и перекинула через шею петлю. – Но стараюсь. Доктора сказали, что полезно, что способствует восстановлению…

      Белла замолчала.

      Она сосредоточенно крутила ручки, и широкая кожаная лента поворачивалась то вправо, то влево. Со стороны сие действо выглядело чудовищно, но не похоже, чтобы оно причиняло женщине боль.

      Демьян остановился и аккуратно положил весла.

      – Правда, сомневаюсь, что я восстановлюсь настолько, чтобы… – она замолчала. – Но я хотя бы попробую… и никто не посмеет сказать, что я не пробовала!

      – Вы опять поссорились?

      В обстоятельствах иных Демьян точно не стал был задавать подобного вопроса, до крайности неуместного от человека по сути постороннего, но…

      – Нет. Не с ним…

      – С кем?

      – С его матушкой. И сестрами.

      Она вздернула тонкую шейку повыше, и бледная кожа натянулась, обрисовывая синие узоры сосудов, каких-то чересчур уж выпуклых.

      Демьян взял в руки литую гирю.

      С гирями он знаком был в отличие от прочих конструкций, наполнивших пустой зал. И теперь-то казались они уже не привлекательными, но пугающими сложностью своей. Вот запутается он в ремнях, то-то веселья будет.

      Или не веселья.

      – Не приняли?

      – Ваша правда, – она скинула петлю с шеи и снова помахала руками. – Не приняли… и не примут, наверное, никогда. Я ведь его предупреждала… а он… знаете, он все еще верит, что мы сумеем найти общий язык. Только любезная Софья Евстахиевна спит и видит, как бы от меня избавиться.

      Худенькие кулачки сжались.

      – Она мне так прямо и заявила, что, мол, с такою, как я, и церковь разведет быстро, главное, попросить правильно. И что, если у меня есть хоть капля совести, то противиться не стану. И что мне бы сейчас самой в церковь пойти, попроситься в монастырь какой, благо, полно их…

      На щеках Беллы Игнатьевны проступили алые пятна.

      – Простите, не понимаю, почему я вам все это говорю, – она дернула плечом и поникла. – Наверное… больше некому.

      Она часто заморгала.

      А Демьян отвернулся, ибо женские слезы действовали на него самым угнетающим образом. Да и не из тех дам была Белла Игнатьевна, которые потерпели бы случайного свидетеля собственной слабости.

      – Вы мужу расскажите, – посоветовал он.

      – А… если он не поверит?

      – Тогда и будете думать, что дальше.

      – И вправду… как просто… кому поверит? А если и поверит, то… что он сделает? Или что сделать мне? Нет, спасибо… – она опустилась на низкую лавку и вытянула ноги. Положила пальцы на бледное запястье. – Это все… лекарства… от них меня то в сон клонит, то злость вдруг накатывает такая… до сих пор стыдно.

      – За что?

      – За лошадь. Или правильнее будет, что перед лошадью? Говорю себе, что я тоже живая, а живые люди