Цыган. Анатолий Калинин

держать его на протянутых руках, не зная, что с ним делать. Шелоро еще веселее засмеялась, трепыхнув серьгами.

      – Да ты разверни… – И, не дожидаясь, сама поспешила развернуть на две стороны газету у него на протянутых руках. Красная цыганская рубашка лежала на них. У него даже затрепетали веки: такой она была яркой.

      – За что, Шелоро?

      – Я ее еще с осени пошила, да все подходящих пуговиц не могла достать. За то, что ты не позволил тогда у нас детишек забрать.

      – Их бы все равно у вас не взяли, Шелоро.

      Но она серьезно покачала головой:

      – Забрали бы. Раз за это Настя взялась, она бы добилась. – И Шелоро тщеславно спросила: – Правда, хорошая получилась рубашка?

      Рубашка и в самом деле была хорошая, с густым рядом серебряных пуговиц на планке высокого воротника, хоть и чересчур яркая, уже не по возрасту ему. О такой он мечтал когда-то очень давно, когда еще только ухаживал за Галей, но тогда это так и осталось мечтой. Он еще раз поклонился Шелоро:

      – Спасибо тебе.

      – Носи до самой свадьбы, – по обычаю сказала Шелоро.

      И Егор поддакнул:

      – Носи, Будулай.

      Но ему почему-то казалось, что они еще чего-то недоговаривают. И Егор все время, как в чем-то провинившийся, отводит глаза в сторону. Туда, где грелся в загоне под лучами закатного солнца только что выкупанный Будулаем табун.

      Все равно он был рад им. Не так уж часто навещали его здесь гости. И по-цыгански он скоро уже совсем разучится говорить.

      – А я-то думал, что вы тогда сразу же и уехали. Это хорошо, что вы остались.

      Под его взглядом Егор опять шмыгнул кнутовищем в сапоге.

      – Да…

      Но Шелоро сразу же пожелала внести ясность.

      – Ты его не слушай, Будулай, – чистосердечно сказала она, – мы бы и уехали, кровя давно тянут, да разве на этих наших клячах куда-нибудь далеко уедешь?!

      Лошади и правда были у них ненадежные: мерин с бельмом на глазу и старушечьего возраста кобыла, у которой, как ни пестовал ее хозяин, ребра выступали из-под изношенной шкуры, как обручи бочки.

      И вдруг Шелоро, зачем-то оглянувшись по сторонам и придвигаясь к Будулаю, горячо и заискивающе заговорила, переходя на полушепот, хотя ее и так никто не мог услышать здесь, в степи:

      – А тебе ничего не будет стоить, Будулай, пустить их в свой табун, а нам их молодыми заменить. Никто и не узнает.

      Так вот, значит, чем объяснялся их неожиданный приезд! Предчувствие не обмануло Будулая. И сшитая для него Шелоро рубашка тоже должна была сослужить свою службу. Будулай сочувственно развел руками:

      – Этого я никак не могу сделать.

      Они по-своему истолковали его сочувственный жест и наперебой заговорили, убеждая его:

      – Никто и не кинется их искать в табуне.

      – Ты нам как цыган цыганам уважь.

      – А потом их можно будет какому-нибудь колхозу продать.

      – Или же в «Заготскот» сдать.

      Между тем мерин и кобыла, о которых шла речь, понуро дремали рядом у крыльца,