Фани – мадемуазель из Удмуртии. Часть вторая. Алла Ромашова

мне, пожалуйста, списки всех иностранцев, работающих на заводе.

      – Евреев тоже?

      – Какие же они иностранцы? Хотя, да, их тоже. А много ли их у вас?

      – На заводе числится душ пятьдесят-шестьдесят кантонистов3 «еврейского закона», а еще есть прусаки, шведы, англичанин, датчанин. Но евреев все же больше.

      – Давайте всех. И их личные дела, пожалуй. И что наши иностранцы? На каких постах служат?

      – Немцы, англичане и прочие – начальники подразделений, есть даже начальник производства. А евреи почти все в охране работают да в казначействе.

      – В охране… А в шестом отделе есть?

      – Никак нет! Там только свои! Русские.

      – Свои, значит… – Лагунов внимательно посмотрел на Болховского.

      Поручик глядел прямо, взгляда не отводил.

      Лагунов открыл саквояж и начал выставлять на стол личные вещи. Первым на лакированную поверхность стола легла ручка с золотым пером в футляре, подарок генерала Чайковского за успешное расследование серии убийств в Воткинске, и дорожный флакон с тушью с костяной крышкой с изображением дракона – подарок от давнего сослуживца, знающего увлечение Лагунова китайскими традициями. Последней советник достал карманного размера миниатюру в ажурной виньетке, покрутил ее в руках и, поколебавшись, убрал в ящик стола.

      – Ну хорошо-с. Прикажите принести списки и личные дела.

      – Слушаюсь, господин статский советник! – Поручик склонил голову и, щелкнув каблуками, двинулся к выходу. Распахнул дверь. На него буквально упала Фани Дюрбах.

      – Мадемуазель Дюрбах! Рад вас видеть, – Болховский поймал девушку в объятия. – Вы кого-то ищете?

      – Здравствуйте, господин Болховский. – Фани решительно высвободилась из рук поручика, не отвечая на его улыбку. – Мне сказали, что господина Лагунова разместили здесь. Хотела с ним переговорить.

      – Я был бы рад, если бы вы искали меня! – Поручик перестал улыбаться и сделал шаг назад.

      – С кем вы разговариваете? – спросил Лагунов, не отрывая глаз от своего блокнота, в котором делал пометки.

      – К вам мадемуазель Фани Дюрбах. Прошу вас, – Болховский, наконец, пропустил Фани в кабинет. – Мне подождать вас?

      – Спасибо, господин поручик. Мы с Сильвестром Васильевичем давние друзья, я уверена, что он меня не обидит.

      Фани кивнула на прощание Болховскому и, шелестя платьем, прошествовала к столу сыщика. Поручик вышел из кабинета и прикрыл за собой дверь.

      – А вот и я. Я же обещала найти вас!

      Лагунов вскочил, обошел стол и, усадив Фани в кресло, сам сел напротив.

      – Итак, господин Лагунов, вы обещали рассказать мне, чем были заняты весь прошедший год и зачем пожаловали к нам.

      – К сожалению, я ничего не могу рассказать. Все, о чем вы спрашиваете, – государственная тайна. Но я готов поболтать с вами, мне весьма интересно, как вы провели этот год. Надеюсь, ваше сердце все еще свободно? – Лагунов взял паузу. Однако мадемуазель Дюрбах не торопилась отвечать и молчала,

3

В 1805 году кантонистами стали называть несовершеннолетних детей из семей нижних воинских чинов. Само слово пришло из прусского языка: в нем термином «кантон» обозначали полковой округ.

В России кантонисты с рождения были военнообязанными: с первого дня жизни они попадали в подчинение военного ведомства. Это касалось всех солдатских детей – и законных, и незаконных.

До 14 лет они должны были поступить в школу кантонистов. Учиться в других заведениях детям солдат было запрещено. В 1827 году в кантонистские школы стали направлять не только сыновей военнослужащих, но и детей беспризорных, цыган, польских мятежников и шляхтичей, которые не смогли доказать свой дворянский титул, а также молодых евреев (рекрутов)» .– https://www.culture.ru/s/vopros/kantonisty/