Черно-белый оттенок нежности. Юлиана Мисикова

тянулись непростительно медленно. Или слишком быстро. Этого она никак не могла понять, потому что потеряла счет времени. Только по приему пищи можно было понять утро сейчас или ночь. Целыми днями напролет она ходила из стороны в сторону по замкнутому периметру своей тесной камеры, то и дело натыкаясь на стены. Она была похожа на зомби, пустая кукла, из которой вынули стержень. Вялая и безвольная, но все еще подвижная. Пустой взгляд то и дело упирался в непробиваемые толстые стены, скользил по ним, панически ища выход, но не находил и снова угасал, обращаясь внутрь себя. Иногда ей казалось, что она спит или сходит с ума, ее сознание балансировало на границе реальности. Тогда она ложилась на кровать, закрывала глаза и засыпала. Ей снились сны, такие яркие и красочные, что она не могла отличить их от реальности. Она видела себя в детстве, смело рисуя разные сценарии своей жизни. Она видела себя словно со стороны и стала лучше понимать то, что говорили о ней люди. Они считали ее сумасшедшей. Они показывали на нее пальцем. Они все отвернулись от нее. Они не понимали ее. Впервые за все время она допустила мысль о том, что возможно они были правы. Все кругом были правы, а она нет. Возможно, она действительно была всего лишь игрушкой в умелых руках кукловода. Возможно вся ее непоколебимая вера в одного-единственного человека не более чем мираж, сиюминутное желание спрятаться, убежать от реальности. Но даже если и так – это ее выбор, за который она сама несет ответственность.

      Она просыпалась посреди ночи и снова начинала беспокойно метаться по камере, не понимая, где находится и зачем. Ей казалось, что она попала в альтернативную реальность, в матрицу собственного сознания из которого не выхода. Ей казалось, что она заперта внутри собственного тела. Тогда она начинала кричать, чтобы проверить остался ли у нее еще голос, или его тоже отняли вместе со свободой. Потом начинала молиться. Неуклюже шептать молитвы на арабском языке, которые успела выучить, посещая ускоренные курсы арабского языка при мечети. Она постоянно сбивалась, торопливо произнося иностранные слова, непривычные ее слуху и чуждые ее языку. Иногда она смеялась, вспоминая своих друзей, которые теперь ненавидят и боятся ее. Или плакала, вспоминая мамины глаза, смотрящие на нее с молчаливым отчаянием. Лежа холодными бессонными ночами на жестких нарах своей камеры, ее душили беззвучные рыдания, когда вся жизнь, как на кинопленке проносилась у нее перед глазами. Горячие соленные слезы медленно катились по щекам, и она никак не могла их остановить.

      Реальность была настольно болезненной, что она изо всех сил старалась выпасть из нее, погружая свое сознание в успокоительные картины прошлого. Закрывая глаза, она грезила наяву и от этого становилось немножечко легче. Ее измученный мозг цеплялся за единственное слово, которое должно быть святым для любого человека «мама», но не находил отклика в душе. Бледные ассоциации сменяли потускневшие от времени картины, в которые она никак не могла вдохнуть необходимые чувства.

      Вот она мысленно стоит перед калиткой родительского дома, не решаясь войти и придумывая разные предлоги, чтобы оттянуть момент встречи