Ты не заставишь меня. Юлия Гауф

в палату.

      В окно падает свет фонарей, желтоватая полоса по постели слабой краской, и Алину не видно почти. Узкое лицо. Темные волосы по подушке разбросаны. Под одеялом хрупкое тело.

      Сглотнул.

      Шагнул ближе.

      Моя девочка.

      Чтобы выжить в воде нужно сбросить лишнюю одежду. Открыть окно, и выбираться, но сначала вытолкнуть ее – ту, за которую я сам бы умер.

      И если бы не моя физическая подготовка мы бы вдвоем отправились кормить рыб.

      – Демьян? – какой тихий голос, шелест.

      Помню берег, и ее синее лицо, и как воду из ее легких выталкивал помню, и как по щеке ее ударил, когда не мог пульс нащупать.

      А после сбежались люди.

      – Как ты? – спросил хрипло и остановился. Ближе подойти не решился, оробел. Если прогонит – уйду, перетерплю, дождусь, когда местные лекари поставят ее на ноги.

      Она молчит, разглядывает меня блестящими глазами, а я стою, жду приговора.

      Кожу жжет под узкой футболкой, почесать хочется. Скоро появятся волдыри, но мне плевать на рубцы, она не полюбила меня раньше, а теперь не шрамы ее оттолкнут.

      Я сам ее отталкиваю, такой, какой есть.

      – Где папа, Демьян? – она попыталась привстать, и я дернулся к ней.

      – Лежи, не вставай, Алина, – дотронулся до края одеяла, неловко подтянул выше. – Потом поговорим. Обо всем. Сейчас нужно лечиться.

      – Ко мне полиция приходила, выясняли, – она кашлянула, – сказали, что дом сгорел. Я не понимаю.

      – А ты не помнишь? – спросил.

      И замер.

      В коридоре зашуршала по полу тапками медсестра, снаружи, с улицы, в тишине раздался шум двигателя.

      Секунда бесконечно длилась, я взглядом вцепился в покрасневшее лицо Алины.

      Мы оба красные, как из бани.

      – Нет. Ничего не помню. Холодную воду. А до этого универ. Господи, – она поморщилась, коснулась виска, – голова кружится. Что-то с папой случилось. С домом. А Лара как же?

      Показалось, что я ослышался.

      Засыпал, и мертвецом был внутри, тем, кто на кон поставил всё и проиграл.

      А проснулся и увидел – сам дьявол за меня, и он дает мне отсрочку.

      – Совсем ничего не помнишь? – присел на край кровати. – А как мне звонила? И в долг просила. Пять тысяч баксов.

      – Когда? – она все же привстала и охнула, упала обратно в подушку. Повторила. – Господи. С головой что-то. Сотрясение?

      Наверное.

      Жадно смотрел на нее и не верил, искал признаки вранья. Она притворяется, она всё помнит и мечтает на могиле моей станцевать.

      – А Лара, что с ней? – она коснулась моей руки, и я напрягся.

      Она тоже, почувствовала, отдернула пальцы.

      – Извини. Просто. В голове каша, – шепнула.

      Кивнул.

      Она не помнит. Иначе бы не притронулась, в лицо мне плюнула.

      – С Ларисой все нормально. В отличие от тебя, – встал с постели. – Не о том думаешь, Алина.

      Отошел к окну, посмотрел на снег. С неба падает, в свете фонарей белой крупкой на ветру кружит.

      Я привык быть честным. За все мои грехи меня кто-то другой