Небесный лыжник. Нина Савушкина

припадке истерического гнева.

      Неясный шум оформился в скандал.

      И, взяв из разоренного комода

      червонец задубелый, как сандал,

      я вышла вон. Навязчивая мода

      на ногти наносить лиловый лак

      смутила мою нежную натуру.

      Купив его в галантерее сдуру,

      я села в электричку – просто так…

      Я точно помню – был осенний день,

      вдоль окон плыли жёлтые равнины,

      закат цветов разделанной свинины

      сгонял в канавы сумерки и тень.

      Но я, сойдя на полустанок свой,

      шагала почему-то по сугробам

      (во сне бывает всякое, особо

      когда ты спишь на запад головой).

      Я, бережно размешивая снег,

      несла свою, пусть мелкую, удачу.

      Как вдруг – внезапный шок, обратный бег —

      забыты в электричке лак и сдача…

      Примчался поезд – бешен и огнист.

      Я шарила под каждою скамейкой.

      Меня жалел красивый машинист —

      так создалась вагонная семейка.

      Я, памятуя свой давнишний сон,

      теперь спала к востоку головою.

      Пятнадцать лет мы жили в унисон.

      Не помню, как я сделалась вдовою.

      Я продолжала жить в своём купе

      уже одна. Нет, кажется, с потомком,

      когда однажды за окошком тонким

      возник мой городок на букву «П».

      Я спрыгнула в сугроб, пришла домой,

      нажала кнопку, мне открыла мама.

      Я ожидала возгласов, но прямо

      она спросила: «Где червонец мой?»

      …Вот каковы бывают наши сны —

      причудливы, как роспись на эмали

      они всегда, с какой бы стороны

      от полнолунья мы ни задремали.

* * *

      Никто среди нас не умел так уютно страдать:

      выдавливать фразу, как пробку из полной бутыли,

      лицо запрокидывать блюдцем и так ожидать

      чьего-то плевка, вопрошая безмолвно: «Не ты ли?» —

      как будто мы вас обокрали, раздели, убили.

      Под этаким взглядом, не кравши, захочешь отдать.

      Отдать что угодно: богатство, талант, красоту.

      В присутствии вашем пятак – показатель излишка.

      Красивость бестактна. Еда застревает во рту,

      и скорость рождает одышку, а сытость – отрыжку.

      В смущенье талант маскируется в серую мышку.

      У норки мышиной вы чертите мелом черту.

      Вы любите слово «душа». Ваше сердце – сосуд,

      в котором вы холите боль, как хозяйка – герани.

      Глаза обнажённые жалость из встречных сосут,

      поскольку умеют задеть сокровенные грани.

      Вы в каждой руке принесёте по колотой ране,

      явившись однажды на свой заключительный суд.

      И судьи заявят, что с миру по нитке у всех

      из жизни тянули, беспечно прорехи латая.

      Но вас оправдают за этот единственный грех…

      И вот Вы живёте вторично, уже процветая.

      В глазах ваших – твёрдых и выпуклых, словно орех,

      проносятся птицы, как щепок обугленных стая.

* * *

      Кариатида опускает веки,

      внезапно