Стихотворения и поэмы для 11 класса. Владимир Высоцкий

боялись,

      войдёт со свитой, скажет: «Ну-с,

      как ваши львы?» – и все смеялись,

      что я боюсь и не смеюсь.

      Все люди мне казались правы,

      я вникла в судьбы, в имена,

      и стук ужасной их забавы

      в саду – не раздражал меня.

      Я видела упадок плоти

      и грубо повреждённый дух,

      но помышляла о субботе,

      когда родные к ним придут.

      Пакеты с вредоносно-сильной

      едой, объятья на скамье —

      весь этот праздник некрасивый

      был близок и понятен мне.

      Как будто ничего вселенной

      не обещала, не должна —

      в алмазик бытия бесценный

      вцепилась жадная душа.

      Всё ярче над небесным краем

      двух зорь единый пламень рос.

      – Неужто всё еще играет

      со львами? – слышался вопрос.

      Как напоследок жизнь играла,

      смотрел суровый окуляр.

      Но это не опровергало

      строки про перстень и футляр.

      «Был вход возбранён. Я не знала о том и вошла…»

      Был вход возбранён. Я не знала о том и вошла.

      Я дверью ошиблась. Я шла не сюда, не за этим.

      Хоть эта ошибка была велика и важна,

      никчемности лишней за дверью никто не заметил.

      Для бездны не внове, что вхожи в неё пустяки:

      без них был бы ме́лок её умозрительный омут.

      Но бездн охранитель мне вход возбраняет в стихи:

      снедают меня и никак написаться не могут.

      Но смилуйся! Знаю: там воля свершалась Твоя.

      А я заблудилась в сплошной белизне коридора.

      Тому человеку послала я пульс бытия,

      отвергнутый им как помеха докучного вздора.

      Он словно очнулся от жизни, случившейся с ним.

      для скромных невзгод, для страданий привычно-родимых.

      Ему в этот миг был объявлен пронзительный смысл

      недавних бессмыслиц – о, сколь драгоценных, сколь дивных!

      Зеницу предсмертья спасали и длили врачи,

      насильную жизнь в безучастное тело вонзая.

      В обмен на сознание – знанье вступало в зрачки.

      Я видела знанье, его содержанья не зная.

      Какая-то дача, дремотный гамак и трава,

      и голос влюбленный: «Сыночек, вот это – ромашка»,

      и далее – свет. Но мутилась моя голова

      от вида цветка и от мощи его аромата.

      Чужое мгновенье себе я взяла и снесла.

      Кто жив – тот неопытен. Тёмен мой взор виноватый.

      Увидевший то, что до времени видеть нельзя,

      страшись и молчи, о, хотя бы молчи, соглядатай.

      «Воскресенье настало. Мне не было грустно ничуть…»

      Воскресенье настало. Мне не было грустно ничуть.

      Это только снаружи больница скушна, непреклонна.

      А внутри – очень много событий, занятий и чувств.

      И больные гуляют, держась за перила балкона.

      Одиночество боли и общее шарканье ног

      вынуждают людей к (вдруг слово забыла) контакту.

      Лишь покойник внизу оставался совсем одинок:

      санитар побежал за напарником,