Стихотворения и поэмы для 11 класса. Владимир Высоцкий

игра орла и решки, —

      и вот непоправимо, невпопад,

      в чужой земле, под звуки чуждой речи,

      вдруг появиться для житья-бытья.

      Спасибо. Нет. Мне не подходит это.

      Во-первых, я – тогда уже не я,

      что очень усложняет суть предмета.

      Но, если б даже, чтобы стать не мной,

      а кем-то, был мне гнусный пропуск выдан, —

      всё ж не хочу свершить в земле иной

      мой первый вздох и мой последний выдох.

      Там и останусь, где душе моей

      сулили жизнь, безжизньем истомили

      и бросили на произвол теней

      в домарксовом, нематерьяльном мире.

      Но я шучу. Предупредить решусь:

      отвергнув бремя немощи досадной,

      во что бы то ни стало я рожусь

      в своей земле, в апреле, в день десятый.)

      …Итак, сто двадцать восемь лет назад

      в России остается мой шарманщик.

4

      Одновременно нужен азиат,

      что нищенствует где-то и шаманит.

      Он пригодится только через век.

      Пока ж – пускай он по задворкам ходит,

      старьё берёт или вершит набег,

      пускай вообще он делает, что хочет.

      Он в узкоглазом племени своем

      так узкоглаз, что все давались диву,

      когда он шел, черно кося зрачком,

      большой ноздрёй принюхиваясь к дыму.

      Он нищ и гол, а всё ж ему хвала!

      Он сыт ничем, живет нигде, но рядом —

      его меньшой сынок Ахмадулла,

      как солнышком, сияет желтым задом.

      Сияй, играй, мой друг Ахмадулла,

      расти скорей, гляди продолговато.

      А дальше так пойдут твои дела:

      твой сын Валей будет отцом Ахата.

      Ахатовной мне быть наверняка,

      явиться в мир, как с привязи сорваться,

      и усеченной полумглой зрачка

      все ж выразить открытый взор славянства.

      Вольное изложение татарской песни:

      Мне скакать, мне в степи озираться,

      разорять караваны во мгле.

      Незапамятный дух азиатства

      тяжело колобродит во мне.

      Мы в костре угольки шуровали.

      Как врага, я ловил ее в плен.

      Как тесно облекли шаровары

      золотые мечети колен!

      Быстроту этих глаз, чуть косивших,

      я, как птиц, целовал на лету.

      Семью семь ее черных косичек

      обратил я в одну темноту.

      В поле – пахарь, а в воинстве – воин

      будет тот, в ком воскреснет мой прах.

      Средь живых – прав навеки, кто волен,

      средь умерших – бессмертен, кто прав.

      Эге-гей! Эта жизнь неизбывна!

      Как свежо мне в ее ширине!

      И ликует, и свищет зазывно,

      и трясет бородой шурале.

5

      Меж тем шарманщик странно поражен

      лицом рябым, косицею железной:

      чуть голубой, как сабля из ножон,

      дворяночкой худой и бесполезной.

      Бедняжечка, она несла к венцу

      лба узенького детскую прыщавость,

      которая была ей так к лицу

      и за которую ей всё прощалось.

      А