Князь Трубецкой. Роман Злотников

открыл бы вам по доброй воле. Эти мальчишки не являются большими специалистами…

      – Их дядька, Збышек, прекрасно это умеет, – сказал капитан.

      Трубецкой вздрогнул, но продолжил ровным голосом:

      – Даже если так, то добровольно я скажу больше, чем под принуждением и в муках. Я просто забуду многие подробности…

      – И что мне гарантирует вашу искренность? Вы готовы нарушить присягу…

      – Я не успел принять присягу.

      – Что?

      – Вам же сказал ротмистр, что я только третьего дня стал подпоручик. И должен был вместе с тремя товарищами быть приведен к присяге, но не успел. На походе бывает всякое. Так что о нарушении присяги можно забыть.

      – Ловко это у вас выходит… Но так вы можете и свое слово легко обойти?

      – А вы – свое?

      Француз захохотал.

      – Ладно, вы меня уговорили.

      – Еще нет, – возразил Трубецкой. – Я требую, чтобы ротмистр также не был отдан под пытки. И чтобы, в конце концов, вы стали обращаться с нами, как следует обращаться с офицерами. Снять с нас путы, дать мне какую-нибудь одежду, накормить.

      – Меня посетила иллюзия, что это вы сейчас имеете право диктовать мне условия. Но вы правы. Дайте мне слово, что вы не попытаетесь бежать… и пусть такое же слово мне даст ваш приятель ротмистр… Благородное слово благородного человека – и я поверю.

      – А вы дадите мне слово передать нас после допроса в Вильно?

      – Сейчас мы говорим о вас и вашей дальнейшей судьбе. Вы готовы дать мне слово?

      – Да, – не задумываясь, ответил Трубецкой. – Я даю вам слово не пытаться бежать от вас и честно ответить на ваши вопросы, каких бы тайн они ни касались.

      Обещание свое Трубецкой произнес по-русски, так, чтобы его понял гусар. Тот очень естественным образом вспыхнул, чертыхнулся, обозвал князя барчуком и неженкой, но, когда Трубецкой повторил то, о чем они разговаривали с капитаном, замолчал, потом тряхнул головой.

      – И пусть табаку дадут, – потребовал ротмистр. – И водки, если есть. Или хотя бы сивухи.

      – Вы даете мне слово офицера? – спросил капитан.

      – Да, я даю вам честное слово офицера, что не стану бежать от вас и расскажу все, что знаю. Но вы, в свою очередь, не отдадите нас…

      Француз достал из кармана мундира складной нож и разрезал веревки вначале на ротмистре, а потом на Трубецком.

      Руки Трубецкого бессильно упали. Он их все еще не чувствовал. Лежал на земле, извиваясь как червь и надеясь, что сейчас придет боль, а за ней… за ней он сможет управлять этим телом. Он поймет наконец, что может… что завладел им полностью, и теперь…

      Поляки с оружием на изготовку приблизились к ним. Два штуцера и пистолет. Старик держал саблю в правой руке, а громадный кавалерийский пистолет прошлого века – в левой. Правая щека его дергалась, казалось, что он вот-вот зарычит или завоет.

      – Как бы они на вас не бросились, господин капитан, – с тревогой в голосе сказал Чуев.

      – Не бросятся, мы с ними давно