Прерыватель. Алексей Николаевич Загуляев

школа была в Новой – и ту закрыли. А до Перволучинска своим ходом не у всех возможность имеется.

      – Это, Марин, – возразил я, – вопрос, как мне кажется, решаемый. Если задаться всерьёз целью, можно и вырваться.

      – Ага. Года два назад задалась. Участковый, что до тебя был, божился, что в город меня с собой возьмёт. Я уж дом было намерилась продавать. Мама как раз, упокой господь её душу, отстрадала своё. А он, сука, и слился. Даже не попрощался. Девкой ещё могла бы свалить, кабы не мать. Я ведь, Лёш, с головой-то дружу. Не думай, что я дура неотёсанная. Школу с тремя четвёрками закончила, а то всё одни пятёрки. Не веришь?

      – Да отчего не верить? Разве я сказал, что ты дура?

      – Мама не вовремя заболела, – вздохнула Марина. – Пришлось ухаживать. На кого я её оставлю? Подковы в заложницы меня взяли. А у меня потом что-то вроде стокгольмского синдрома.

      Я повнимательнее вгляделся в Марину. Да, лицо-то у неё вполне себе даже интеллигентное. Просто лишний вес делал его простоватым – отсюда и неверное впечатление у тех, кто видел её впервые.

      – А из родственников никого больше? – спросил я.

      – Брат двоюродный в Питере. Но мы с ним и не общались никогда толком. Один раз за всю жизнь приезжал в деревню, забор поправить помог – и больше не объявлялся. Вот тебе, Лёша, и все цели.

      К стыду своему, я никогда не интересовался настоящим прошлым Марины. Удовлетворялся сплетнями, витавшими вокруг её амурных похождений.

      – Вот не понимаю я, – снова заговорила она, – ты-то по кой чёрт сунулся в эту дыру? Или у вас там в органах не спрашивают согласия?

      – Отчего же. Спрашивают. Сам вызвался.

      – Ума-то нет. Я бы на месте бабы твоей и разговаривать с тобой не стала, не то чтобы приезжать в гости. Что это за любовь-то такая – ты здесь, а она там. Каждый-то день не наездишься. А жить здесь… Парикмахерской – и той нету. А она у тебя ладненькая, следит за собой. Чистенькая вся такая, точно с детского утренника – и ноготки, и причёска, и платьице… Да и фигурка. Всё при ней. За такую держаться надо. Отпустишь – и улетит, моргнуть не успеешь.

      – Я ведь не из блажи сюда подался, – сказал я. – Дело у меня в Подковах. Важное.

      – Важнее бабы твоей?

      – Это другое. Не сравнивай. И она прекрасно знает об этом. Только принять не может.

      – И что за дело такое? Или сильно личное?

      – Сильно.

      Я задумался, за секунду снова погрузившись в своё прошлое, толкнувшее меня на этот поступок.

      Темнота вокруг нас совершенно сгустилась. Лишь безлунное небо пестрило бледно-голубыми точками, а далеко на западе едва угадывалось наличие подсвеченного тысячами фонарей Перволучинска. В парно́м, неподвижном воздухе разносились серенады кузнечиков, щекоча душу. Единственный фонарь через дорогу от почты уныло очерчивал под собой жёлтый круг света.

      Пират, положив голову на колени Марины, уснул, успокоенный теплом наших тел.

      И мне вдруг нестерпимо захотелось высказаться. Не знаю, что на меня нашло. Может быть, слишком долго я держал это в себе.

      – У