В тени королевы. Элизабет Фримантл

хлопотать над ней – и винить во всем меня.

      Бог знает, что теперь со мной будет: за какой-то час умудрилась нажить себе двоих врагов! Ах, если бы maman и Мэри не уехали в Бомэнор! Без них мне не справиться; я здесь сама себя утоплю. Вот с Джейн никогда бы такого не случилось… и в кои-то веки я жалею о том, что непохожа на сестрицу Джейн, что не склонна побольше думать о Боге и поменьше – о себе.

      Мэри

      Бомэнор, июль 1555

      Мы с Пегги Уиллоуби сидим на берегу озера и плетем венок; один конец цветочной гирлянды у нее в руках, другой у меня. По этому озеру с царственной неторопливостью плавает лебедка, которую мы прозвали Афродитой, и с ней выводок из полудюжины птенцов. Каждый день после уроков мы с Пегги бежим к озеру проверить, все ли лебедята на месте, не утащила ли за ночь кого-нибудь лиса.

      Сегодня первый солнечный день за много недель. Погода хуже некуда: фермеры боятся, что пропадет урожай, крестьяне тревожатся, что зимой нечем будет кормить семью. Многие винят за напасти королеву: она принуждает народ вернуться к старой вере, вот, мол, Бог и гневается на нас. Каждую неделю приходят вести о новых арестах. Слуги только об этом и говорят. Maman считает, одними священниками дело не кончится: скоро найдут повод хватать и мирян. Даже здесь, в Бомэноре, в сельской глуши, окруженные только друзьями, мы должны ходить к мессе, слушать латинские молитвы и непременно поднимать глаза на гостию.

      – Вон она! – кричит Пегги, когда на водной глади появляется Афродита.

      Трое малышей у нее на спине – над крылом едва виднеются пушистые серые головенки; еще двое плывут следом.

      – Одного не хватает! – с тревогой восклицает Пегги, отвечая моим мыслям. Но, не успеваем мы испугаться, как из камышей появляется и последний птенец.

      Мы встаем и идем за ними по берегу; Афродита вертит головой и косится на нас, проверяя, не представляем ли мы угрозы. Подальше, там, где над водой склоняется плакучая ива, она выходит из воды – и, разом утратив изящество и царственные манеры, неуклюже шлепает по грязи к гнезду, а птенцы гуськом бегут за ней.

      Мы ложимся под дерево, и его зеленый шатер вздымается над нами, словно купол собора. Сквозь листву сочится солнечный свет, серебристыми каплями падает на влажную глину, бросает на лицо Пегги зеленоватый отсвет. Она начинает напевать песенку, которую мы все утро разучивали с учителем музыки:

      Увы, что делать мне с любовью,

      Куда бежать мне от любви?

      Я делаю вид, что перебираю струны воображаемой лютни, а сама думаю о том, как же хорошо здесь, в Бомэноре, как я рада, что не осталась при дворе ждать появления на свет ребенка королевы. Несколько дней назад пришла весть, что родился мальчик, и в церквях четыре часа кряду звонили в колокола; но потом оказалось, что это ошибка. Никто не родился. Колокола умолкли, все мы по-прежнему ждем.

      Любовь дарует лишь страданья,

      Но без нее…

      – Интересно, – говорит Пегги, – почему все стихи о любви такие унылые?

      – Наверное,