Черно-серый. Магдалина Старцева

явится Шофранка! Что ж за проклятье! Это возмутительная история, как ни глянь, только если не сдерживаться в порывах негодования – невесть чем закончится. Нужно что-то такое, абы из глины новое лицо себе лепить, а правильнее выразиться – маску. Она обязана стать гораздо более интересна людям со стороны, не будет боле состоять из морщин скудной жизни. Приросшую к лицу прежде, оторвать оказалось не так просто, как хотелось бы. Желалось помимо столь благой, как может показаться, цели, еще и въехать пару раз по мордам неучтивых напарников. Приходится лишь медленно вдыхать-выдыхать – нужно уметь не только других учить дисциплине, но и себя в том числе.

      Погас наконец свет. Опять полно чужих людей и все какие-то дураки. Иногда ему казалось, что вечное условие при сотрудничестве – выступать первым, ныне не на руку. Дело не в давлении, а в том, чтоб прогадать момент, когда явится взору милая сердцу. Ранее считал – лучше сразу «отстреляться», потом уж пить, да других слушать. Теперь несколько был оконфужен, оглядывал зрителей, всматривался в лица – все не то. Опять пианист вступал криво-косо. Уж чудилось, нервы железными стали, такое терпеть. Хоть самому садись за инструмент. Сколько не меняй аккомпаниаторов, не так играют. Жалко было Нилу Мамонова, вернее сказать, утраченную трудовую силу. Мнилось ему, если мог бы сразу все обязанности коллег выполнять за них – сделал то. Выглядел бы за фортепиано, со скрипкой, при том напевая мелодию, правда, как шут.

      В целом, звучали они складно, приятно уху, впустую Собакин нервничал. Ничего удивительного – когда надобно придраться, всегда найдешь к чему. И вот, голос не тот, мелодия глупа, а текст вовсе скуден. У него было вдохновение на хороший вечер, правда сильно сомневался в собственных возможностях, что, стоит заметить, ему несвойственно. Тогда еще оставалась надежда славно выступить, но она постепенно угасала.

      Стучали бокалы, лилось вино, кто-то громко смеялся. Люди чавкали, завороженно глядели на друг друга, ворковали пары, но, что самое обидное, не многие слушали людей со сцены. Словно сами для себя музицировали. Мало приятного, да пусть чего хотят делают, важнее, чтоб деньги подавали. Хорошие воспоминания, где Нила жаловали но не платили, преследовали часто, вновь б окунуться в ту искреннюю любовь, а не имеющуюся ныне напыщенность. В кабаре нет карьерного роста, унизительным было строить из себя клоуна за копейки, посему Собакин не часто понимал своих коллег – сам-то имел долю от получки не только пришедших, но и трудящийся. Но не будем разбираться в экономике, то, что это далось ему без труда – без лишнего ясно.

      Старался как мог, тянул ноты что есть мочи, дышать местами сложно. Нет-нет, да подергивалась тонкая бровь Нила, замечая как запинается пианист. Без того как агнец выглядит, да и музыка как блеяние. А скрипач, кажется, в свою очередь, урок выучил. Толку, правда, от сего мало. Для большинства барствующих, он лишь мимолетный звук, в который нет смысла вслушиваться. Так что, резонно предположить, что старания все коту под хвост.