Песни Серебряных Струн. Песнь первая. Золотая клеть и зелёный лес. Елизавета Лаггар

видел в самой столице эледов. Но зачем ставить такую роскошь вот так в поле, у дороги? К чему такие архитектурные изыски? Сразу же поразить путников, что едут в Астер де Торонисс богатством и великолепием? Впрочем, сейчас не лучшее время для риторических вопросов. Нужно набрать воды, не то уехавшую телегу будет не догнать и бегом.

      Опустив ведерко в колодец, и перелив кристальную живительную влагу во фляжку, Даан не упустил возможности зачерпнуть воды чтобы умыться и прополоскать рот. Вода была обжигающе холодной. Совершенно проснувшийся от этой ледяной свежести, Даан заторопился вслед за удаляющейся телегой.

      – Наконец-то, – встретил его привычным ворчанием старик Гертарий. – Я уж было подумал, что ты или в колодец свалился, или уснул там в теньке. Где моя фляга? Не утонула?

      – Нет, почтеннейший, – Даан протянул старику фляжку, шагая рядом. – А долго я потому что любовался на архитектуру колодца.

      – Ишь, – прищурился старик, – а говорил, что уже ездил этой дорогой.

      – Так ездить-то ездил, – ответил Даан, – а близко к колодцу не подходил.

      – Ух, хороша. Студёная! – Гертарий сделал несколько глотков воды, утер усы рукавом, и закупорил флягу. – Ты там чего пешком идешь-то? Полезай-ка сюда. В ногах правды нет – хоть и выше её не найти.

      Даан повиновался. Легко впрыгнул на облучок, и уселся рядом с возницей.

      – Выспался там в сене-то? – поинтересовался старик, бросив на музыканта хитрый взгляд.

      – Благодарствую, – ответил Даан. – Пожаловаться не на что.

      – А то б еще, – согласился Гертарий. – Ну я-то тоже вздремнул час-другой, пока солнце-то не стало греть. А что? Франгулка-то моя лошадка смирная. Не первый год этой дорогой ходит, путь знает. Сама не заблудится.

      – И не страшно ей в предрассветных сумерках по дороге идти?

      – А что ж страшного? Ты вот, правда, будто всё врёшь, и не ездил здесь, – заворчал старик. – Тут же фонари светят. Ну. Как в самой столице. Светло, не собьешься.

      – Да что ж ты мне, почтенный, не веришь-то? – даже обиделся Даан. – Говорю же – ездил, ездил тут. Но упряжки были другие. Лошади быстро шли – то галопом, то иноходью. Всегда добирался засветло. А в дороге спутникам то пел, то наигрывал – не мог ни колодцев рассмотреть, ни света фонарей оценить!

      – Ты ну-ка это прыть-то поостуди, – буркнул Гертарий. – Ишь ты, лошадь моя ему идет медленно. Сейчас вот как ссажу тебя – да пешком пойдешь. И фонарями горящими в ночи полюбуешься, и поймешь ценность доброй кобылы. А что песни те твои – так я и сам не лыком шит. Историй да сказов знаю – тебе и не снилось! Тебя и на свете-то не было, а я уже столько повидал, что и за год не перескажешь!

      – Сдаюсь, сдаюсь, любезный Гертарий! – Даан развел руками, словно действительно сдавался. – Прости, если был непочтителен. Молод я и глуп.

      – Вот то-то же, – смягчился старик. – Хорошо, что сам признаешься. А на-ко вот, слушай, тебе вожжи. У тебя, поди, с бабёнками-то хорошо всё ладится.