Твоя капля крови. Ина Голдин

любой удар едва не раньше, чем Стефан успевал о нем подумать, – как сам он делал прежде. Страха не было – пока, только в такт колотящемуся сердцу билась мысль: «Где его так научили? Кто его научил?»

      Так не учат ни в семьях, ни в казармах. Чтобы драться так, нужно тренироваться с детства, в специальной школе, куда отбирают одаренных и муштруют с единственной целью…

      В грудь. В голову. Опять в горло. Лицо мальчишки стало закрытым, механически-сосредоточенным. Стефан понял уже, что попался – и как дешево! Погибнет сейчас, и придраться будет не к чему, ведь сам вызвал…

      Вот, однако же, выйдет курьез.

      Теперь уж Стефан нападал, а Стацинский встал в защиту и только саблей помахивал. А ведь казался таким тщедушным… Первое удивление схлынуло, он приноровился к ритму – но рука стала уставать, не привыкли вы, княжич Белта, драться по-честному, без преимуществ… Стефан смахнул со лба мокрые волосы, выдохнул, развернулся, пытаясь достать мальчишку в плечо… Открылся, и сабля пропорола рубашку на груди.

      Матерь добрая, как же больно. Будто не лезвием прочертили, а огнем обожгли. Как в тот раз, когда он схватился за кинжал… Стефан пошатнулся, еле удержался на ногах, в глазах пятна, как если б он смотрел на солнце.

      – Что, больно, князь? – В голосе Стацинского не торжество, интерес. – Готов поспорить, что да…

      Может, из-за боли, может, оттого, что вспомнился оборотень, но все вдруг прояснилось. Стало понятно и серебро на шее мальчишки, и его дерзость. И от мысли, что юнец не шпион, что дело, скорей всего, вообще не касается Бялой Гуры, он едва не рассмеялся от облегчения. Стефан отогнал боль, снова вспомнил мэтра Ферье и применил единственный трюк, которому научился: примерился будто бы бить в грудь, а сам в последний момент повернул запястье: сабля ушла вниз, по полукругу, с силой ударила. Мальчишка, вопреки ожиданию, клинок не выпустил, но отступил неуклюже, заслониться не успел и схлопотал удар в плечо. Он уронил саблю, но устоял на ногах, а в прорехе, оставленной лезвием, видно было, как толчками бьется темная, сладкая кровь, пропитывая рубашку. В голове загудело, Стефан попытался отвести глаза – и не мог, глядел на ровный черный разрез, ничего не чувствуя, кроме жажды и поднимающегося жара. Он хотел пить; был болен и так хотел пить…

      Юнец отступил, привалился спиной к старому засохшему дереву. Стефан, как одержимый, шагнул за ним. Жажда застила мысли, он оскалился раздраженно на серебряную цепочку – мешает… И увидел совсем рядом глаза Стацинского и ничего в них, кроме оглушающего страха. Глаза ребенка, над которым, облизываясь, нависло чудовище.

      Потом Стефан надеялся, что этот страх заставил его отступить – а не серебро и не Стан Корда, который крикнул, увидев, как Стацинский сползает спиной по дереву:

      – Стойте, господа! Противник на земле!

      Он без церемоний оттолкнул Белту, склонился над лежащим, проверяя, в сознании ли он. Стацинский лежал недвижно, горло его чуть подергивалось. Стефан, покачиваясь, отошел в сторону, вяло отмахнулся от Марека, который кинулся поддержать.

      – Стефко,