Легенды губернаторского дома. Натаниель Готорн

Медбурн погрузился в денежные расчеты, странно сочетавшиеся с прожектом поставки льда в Вест-Индию посредством упряжки китов, тянущих за собой полярный айсберг. Что же до вдовы Уичерли, то она стояла перед зеркалом, жеманно улыбаясь и делая реверансы своему отражению, приветствуя его, как друга, которого любишь больше всех на свете. Она едва не прижималась лицом к стеклу, чтобы разглядеть, исчезла ли давняя морщинка на лбу или гусиная лапка возле глаза. Она пристально всматривалась, без остатка ли стаял снег в волосах, чтобы можно было без опаски раз и навсегда выбросить вдовий чепец. Наконец, резко отвернувшись от зеркала, она, пританцовывая, подошла к столу.

      – Мой дорогой доктор! – воскликнула она. – Молю вас, дайте мне еще бокал!

      – Разумеется, сударыня моя, непременно! – галантно ответил доктор. – Глядите! Бокалы уже налиты.

      И действительно, на столе стояли четыре бокала, до краев наполненные живительной влагой, а сверкание лопавшихся на поверхности пузырьков напоминало трепетный блеск бриллиантов.

      Солнце почти зашло, и в кабинете начал сгущаться сумрак, однако от чаши исходило мерное, похожее на лунное, бледное сияние, освещавшее лица гостей и величественную фигуру доктора. Он сидел в дубовом кресле с украшенной изысканной резьбой высокой спинкой, и лицо его, обрамленное благородными сединами, вполне могло сравниться с ликом самого Времени, чье могущество никогда не оспаривалось никем, кроме этой компании счастливчиков. Даже поглощая третий бокал воды из Источника Юности, гости испытали почти благоговейный ужас, увидев загадочное выражение лица доктора. Но в следующее мгновение освежающий поток молодости разнесся по их жилам. Теперь они оказались в самом расцвете беззаботной юности. Старость с ее жалкой чередой забот, скорбей и болезней вспоминалась как страшный сон, обернувшийся радостным пробуждением. Вновь обретенная душевная легкость, утраченная так рано, что сменяющие друг друга события мирской жизни представлялись без нее лишь галереей поблекших картин, снова придала очарование всем их помыслам. Они чувствовали себя заново рожденными обитателями заново сотворенной вселенной.

      – Мы молоды! Мы молоды! – восторженно кричали они.

      Молодость, как и глубокая старость, сгладила отличительные черты, приобретенные ими в среднем возрасте, и сделала их похожими друг на дружку. Они превратились в веселую молодежь, едва не обезумевшую от свойственной их возрасту жизнерадостности. Наиболее ярким проявлением такой беззаботности стало осмеяние немощи и дряхлости преклонного возраста, которыми они совсем недавно страдали. Они громко хохотали над своей одеждой – ведь на юношах красовались широкополые сюртуки и старомодные жилеты с отворотами, а на цветущей девушке – старушечий чепец и чопорное платье. Один из них захромал по полу, передразнивая походку разбитого подагрой старца, другой водрузил на нос очки, делая вид, что вчитывается в испещренные готическим шрифтом страницы волшебной книги, третий уселся