Счастье со вкусом полыни. Элеонора Гильм

что речь шла о ней. Хороша не хороша, воеводе-то что?

      – Жениха предложить хочешь? Рано ей еще. – Строганов сел на лавку и стал качать загнутым носом длинного сапога.

      – А ты скажи мне, девчушка эта… Как звать тебя?

      – Сусанна. – Нютка гордо выпрямилась и перехватила ехидный взгляд воеводиной дочки.

      – Сусанна, хех, – то ли подавился, то ли засмеялся воевода. – Дочь твоя, Степан Максимович? Разные слухи ходят. Иль не дочь? – воевода вглядывался в гостя.

      Хозяин ответил. И сердце Нюткино подбитой птицей упало на камни.

      3. Горемыки

      Ядреный запах мужского пота и застоявшейся мочи ударил в нос, Аксинья закашлялась. Ни разу не довелось ей побывать в клетях, отведенных для строгановских казачков. В обиталище их вела особая дверь, Лукаша с Аксиньей в немудреное хозяйство их не лезли.

      – Отчего такой запах стоит? – Аксинья окликнула молодого крепыша, устроившегося за столом.

      Тот равнодушно поглядел на нее, разломил краюху несвежего ржаного хлеба и с чавканьем откусил. Крошки повисли на усах и бороде.

      – Третьяк! Ему помощь нужна! – Аксинья отдернула одеяло и сморщила нос. И бывалой знахарке тяжело было смотреть на парнишку: без бабьих заботливых рук он, видно, целыми днями лежал в испражнениях, медленно гнил заживо.

      – Ах ты зайчик, сейчас. – Она вытащила из-под тощего тельца соломенную подстилку и гаркнула Третьяку: – Иди сюда!

      – Ишь, хозяйка нашлась! Кукушка ночная, – бубнил себе под нос. Аксинья расслышала каждое слово да промолчала: всему свой срок.

      Третьяк тяжело, с неохотой встал и, припадая на левую ногу, пошел к ложу больного парнишки.

      – Как зовут?

      – Да вестимо сам приходил. Малым кликали, а во крещении имени не ведаю. На том свете ему напомнят.

      – Не каркай тут! Быстрее ты к Господу отправишься.

      Третьяк, кряхтя, волоча ногу, дотащил парнишку до хозяйского крыльца. Несуразный, тощий, Малой казался невесомым в его мощных руках.

      Аксинья наслушалась слов неприличных, сетований на судьбу тяжкую, что послала ему, больному да изувеченному нехристями, дурную бабу. Тащить покойника незнамо зачем, и нога отнимается…

      Под строгим взглядом Аксиньи он принес парнишку в дом и небрежно кинул на лавку. Третьяк долго растирал свою ногу, постанывал, выпросил у Потехи ковш ягодного кваса. Шептал и о доброй чарке вина, но старик не расслышал.

      – Спасибо тебе за помощь великую, Третьяк, – Аксинья не скрывала ехидства в голосе. – Больше не потревожу тебя.

      – А ногу мою заговаривать да травами лечить?

      – На тебе как на собаке все само заживет. Будь здоров.

      Аксинья знала, что Третьяк шлет ей сейчас худые да обидные слова, проклинает колдунью, но ей ли привыкать? Она уже забыла про вздорного мужичка. Жизнь молодого слуги находилась в ее руках.

      Потеха обнюхал Малого и поцокал языком. Как и знахарка, он понял, что Доля[15] загуляла где-то да забыла про несчастного парнишку, оставила его во власти злой Недоли.

      Долго

15

Доля и Недоля – по славянским представлениям, две девы-пряхи, что определяли судьбы людей.