Счастье со вкусом полыни. Элеонора Гильм

на них оборачивались прохожие. Мальчишки бежали следом с криками: «Бесы!» Пять клеток, закрытых дерюгой, прятали от прохожих то, что купила Аксинья.

      – Мамушка, отчего они плачут?

      – От страха, от разлуки с домом.

      Четыре клетки давно молчали, смирившись с тряской и путешествием в никуда. А пятая продолжала завывать на все лады. Самим чертям в преисподней сделалось бы тошно – и они не вынесли бы такого крика.

      – Знахарка, да утихомирь… – Третьяк закончил смачным ругательством.

      – Ты на хозяйское добро рот не разевай. Сиди правь лошадьми.

      Сани завернули во двор, Аксинья, не дожидаясь помощи слуг, спустилась с возка и помогла дочери.

      – Третьяк, ты покупки наши в дом занеси. Клетки в амбар поставь. И не вздумай открыть!

* * *

      Аксинья обшарила все торговые ряды: кошек в Соли Камской после голодных зим сыскать было сложно. Всех хвостатых, что могли предложить торговцы, она купила, не жалея монет. Изгаженные, изгрызенные мышами запасы обойдутся много дороже.

      Аксинья открыла первую клетку и вытащила белую кошечку с серыми подпалинами. Она уже переросла молочный возраст, но казалась слишком мелкой и слабой.

      – Дай мне, мамушка, – попросила Нютка и с восторгом воззрилась на испуганное существо. – Будет Белянкой.

      Аксинья уже стягивала дерюгу и открывала вторую клетку. Серый котенок, похоже, обладал хорошим нравом. Он сощурился, втянул воздух сарая, пропахший гнилой травой, зерном, мышами, коротко мявкнул.

      – Хороший зверь! – одобрительно погладила его по загривку Аксиньи и подтащила к корытцу с молоком.

      Белянка, пугливо поджимая уши, присоединилась к нему. В третьей клетке что-то громко копошилось. Аксинья отодвинула защелку, черная стрела промчалась мимо нее и спряталась где-то в соломе.

      – Пугливый да быстрый. Будет толк.

      Трехцветная мурлыка не желала покидать клетку. Она повернулась к Аксинье спиной, словно желая показать, что все перенесенные страдания ожесточили ее. Знахарка осторожно погладила шелковый бок, поворошила черно-рыже-серую шерстку. Во взрослой душе, зачерствевшей за годы мытарств, просыпался трепет давно забытой, юной Оксюши, что обожала кошек.

      Обладатель самой большой клетки, тот, что криком взбудоражил улицы, встретил Аксинью тихим шипением.

      – Ах, ты уже не кричишь? Иди сюда, голосистый ты наш! – В голосе знахарки помимо воли появились те ласковые напевы, что обращаться должны лишь к ребенку. Черный, с белым пятном на морде, крупный, но отощавший кот пучил на нее желтые глаза.

      – Мамушка, она мертвая? – Нютка вытащила из пятой клетки котенка. Пятнистая заляпанная шкурка не подавала признаков жизни. – Помоги ей, ты ведь умеешь, мамушка. Жалко зверушку. – На глазах дочки уже вскипали слезы.

      На базаре, как известно, два дурака: один продает, другой покупает. Сегодня расклад оказался не в пользу Аксиньи.

* * *

      – Задуй свечу, Степан.

      – Зачем? Пусть глаз радуется.

      – Степа…

      Ночь превратилась в ее подругу, соратницу и колдунью.