Козерог и Шурочка. Михаил Анатольевич Гришин

обратилась к необычной пассажирке проводница, аккуратно собрав розы и протянув ей, – пройдите в купе с вашими цветами.

      В купе Дина Леонидовна села у окна, прижимая букет к груди, совсем не обращая внимания на выступившие на ладони капельки крови. Касаясь щеками упругих лепестков, она с наслаждением вдыхала чуть заметный будоражащий память аромат. А ведь ещё немного и она призналась бы Родиону, что давно живёт одна – муж погиб в военном конфликте. Но знать ему это не зачем, у него своя жизнь и своя жена, которую по всему видно очень любит. Иначе так хорошо о ней не отзывался.

      Вошла проводница, принесла трёхлитровую стеклянную банку с водой.

      – Давайте ваши цветы, – сказала девушка, а когда уходила, с затаённым вздохом тихонько произнесла: – Какой мужчина!

      Родион Ефимович стоял на перроне до тех пор, пока из виду не пропал последний вагон. И хоть он по-прежнему сильно любил Диану, обменяться номерами своих телефонов даже не обмолвился, чтобы случайно не стать причиной раздора в её счастливой семье. Для него достаточно того, что теперь он знает, что живёт она у тёплого моря, муж военный и за неё можно быть спокойным. Ну а то, что у него самого жена скончалась от продолжительной болезни, он как-нибудь переживёт.

      СЧАСТЛИВЫЙ БИЛЕТ

      В середине сентября устоялись последние тёплые дни. Бабье лето.

      Лёгкие фиолетовые сумерки обволакивают деревенские улицы. С убранных огородов наносит прогорклым чуть сладковатым дымком сжигаемых плетей. Тишина. Дневные заботы позади, и на людей снисходит покой и умиротворение.

      В такие вечера Васяткой овладевает непонятное томление, до боли в сердце начинает маяться душа, в доме не сидится, и он выходит на улицу, прихватив с шифоньера старенькую гармонь.

      – А то чево ж, – недовольно ворчит ему в след пожилая мать тётка Прасковья, – заместо того, чтоб своей матке помочь, он гармонь в руки и покель его видали. Давно добрые люди тебя дурака не слыхали, пускай посмеются над тобой непутёвым.

      – Лишь бы не заплакали, – бодро отвечает Васятка, на секунду задержавшись на кухне у ведра со свежей колодезной водой. Пьёт он взахлёб, с наслаждением, как будто испытывает нестерпимую жажду, потом бесцеремонно вытирает влажные губы ладонью и самоуверенно заявляет: – Люди меня любят… и я их тоже люблю.

      – Чья бы корова мычала, а твоя молчала, – сухо говорит тётка Прасковья и едва ли насильно выпроваживает его из кухни, сердито напутствуя: – Иди, иди, а то, поди, там тебя уже заждались.

      Про то, что Васятка матери не помогает, она, конечно, сильно преувеличивает. На самом деле мужик он до работы дюже злой, любое дело в его руках спорится: что на летней кухоньке голландку из кирпича сложить, что новый наличник смастерить из подручного материала, что ясли для козы сделать в сарае, на всё у него есть уменье.

      А проявляет тётка Прасковья своё недовольство из-за того, что стыдится перед людьми его ветреного характера: за пятнадцать лет у её Васятки три бабы успели побывать в сожительницах, и девки-то вроде бы не