Избранное. Мудрость Пушкина. Михаил Осипович Гершензон

юноши», 1821 г.

      Там, на краю большой дороги,

      Где липа старая шумит,

      Забыв сердечные тревоги,

      Наш бедный юноша лежит.

      Напрасно блещет луч денницы,

      Иль ходит месяц средь небес,

      И вкруг бесчувственной гробницы

      Ручей журчит и шепчет лес;

      Напрасно утром за малиной

      К ручью красавица с корзиной

      Идет и в холод ключевой

      Пугливо ногу опускает:

      Ничто его не вызывает

      Из мирной сени гробовой.

      «Онегин», седьмая песнь, строфа 11-я в черновой рукописи, 1827–1828 гг.

      Мой бедный Ленский! За могилой,

      В пределах вечности глухой,

      Смутился ли певец унылый

      Измены вестью роковой,

      Или над Летой усыпленный

      Поэт, бесчувствием блаженный,

      Уж не смущается ничем,

      И мир ему закрыт и нем?.

      По крайней мере из могилы,

      Не вышла в сей печальный день

      Его ревнующая тень

      И в поздний час, Гимену милый;

      Не испугали молодых

      Следы явлений гробовых.

      Характерно для зрелых лет Пушкина, как он затем переделал эту строфу. В первой половине ее поставлен вопрос: почувствовала ли душа Ленского за гробом измену Ольги? Вторая половина не давала ответа – она только констатировала внешний отрицательный симптом. Эту вторую часть строфы Пушкин теперь отбросил, заменив ее шестью стихами совсем на другую тему, – и весьма нескладно: от вопроса о загробном чувствовании речь вдруг перескакивает на отношение живых к мертвому, что вовсе не вяжется с началом.

      Так! Равнодушное забвенье

      За гробом ожидает нас.

      Врагов, друзей, любовниц глас

      Вдруг молкнет. Про одно именье

      Наследников сердитый хор

      Заводит непристойный спор.

      Только в этой связи становится понятным и стихотворение «Череп» 1827 года[53]. По крайней мере, во мне эта длинная пьеса всегда возбуждала недоумение; я находил ее бессодержательной и скучной, не понимал, зачем Пушкин ее написал. Только в ряду его упорных размышлений о загробной жизни «Череп» оживает полным смыслом.

      Юмор «Черепа» – маска глубокой боли, Galgenhumor[54], как говорят немцы; в шутливой форме Пушкин проделывает достаточно мрачный опыт. Если тень влюбленного не приходит наказать изменницу, это кое-что говорит о загробном состоянии души. Возьмем другой подобный случай, не менее показательный: покойный барон, предок Дельвига, был грозный рыцарь и при жизни, конечно, никому не дал бы себя в обиду; как жила его душа после смерти, мы, разумеется, не знаем, но ничто не мешает нам думать, что жила и чувствовала: по крайней мере, мы вправе были бы так думать, пока не представлялось случая проверить наше предположение. Оттого Пушкин, рассказав о смерти барона, говорит:

      Барон в обители печальной

      Доволен, впрочем, был судьбой,

      Пастора лестью погребальной,

      Гербом гробницы феодальной

      И

53

Стихотворение называется «Послание Дельвигу» («Прими сей череп, Дельвиг: он»). [Ред.].

54

Юмор висельника (нем.).