Начать жизнь заново. Лана Кинлем

голову, стоило ему услышать родительское «Ричард». Он был дрессированным, выполнял все команды, не отходил от хозяев, серьезен, сосредоточен. Собачий пафос, да, и такое было возможно. Кто бы мог подумать, что с этим непоколебимым воплощением невозмутимого послушания мы гоняли наперегонки по лесным тропинкам, кубарем скатывались с горок и плескались в озере Мичиган. Да никто и не знал. У нас с Ричи были свои секреты.

      – Мистер Харис, позвольте представить Вам моего сына Алекса.

      Мама уже мягко и ненавязчиво подводила ко мне очередного умудренного опытом старика из многочисленных профессоров. Я натянул привычную улыбку стюарда, которая к концу вечера должна была перекрутить все мышцы на лице. Ну, начали. Еще один день из этого калейдоскопа важных знакомств.

      Да чтоб они все провалились.

      ***

      День тянулся за днем в духе дурной бесконечности. Колледж, отцовская фирма и мое посвящение в тонкости работы, конференции, заседания, консилиумы. И люди, люди, люди. Меня уже тошнило от этих лиц, ото всех юристов вместе взятых. Я не успевал запомнить одно имя, а мне уже называли другое. Дошло до того, что я взял дополнительные часы в колледже для написания диплома. И я его писал, хотя это и было сделано не ради него. Что угодно, лишь бы подольше не видеть всех этих людей, не вдыхать запахи дорогого парфюма, не выслушивать кучу лекций и самых разных мнений, которые не совпадали ни на дюйм. И не улыбаться. Почему-то это меня напрягало больше всего. По моим расчетам, через пару таких встреч у меня должны были появиться морщины. Либо же лицо просто треснет. Ох, ну и дурацкое выражение.

      Я схитрил, возможно, впервые в жизни, взяв эти часы. Хотя в чем тут была хитрость, я ведь действительно занимался делом. И родители согласились со мной, пусть даже мать сначала скривилась, как будто бы закусила эту новость лимоном. Но, в конце концов, меня перестал спасать даже мой диплом.

      Закончилась осень, пролетела зима. Чем ближе мелькал выпуск, тем сильнее на меня наседали. Весь суд я уже знал в деталях, мог едва ли не карту нарисовать с закрытыми глазами. Даже план эвакуации, напротив которого я проводил по часу в день в ожидании очередной беседы с адвокатом, намертво отпечатался на сетчатке глаза. Дома же за завтраком, за ужином, после еды, когда семья собиралась в зале, мне нудно, долго и ежедневно рассказывали о востребованности, оплачиваемости, конкуренции, перспективах, трудовых барьерах – словом, обо всем, что окружало мою специальность. Еще никогда я так не любил ночь, когда можно было закрыться в комнате. Мой дом стал тюрьмой без возможности смягчения приговора за примерное поведение.

      Почему-то я все чаще вспоминал Джорджа Ли, точнее, случайно им упомянутую концепцию Монтескье о свободе в гражданском обществе. Что это такое – свобода? Как описать то, чего не знаешь? Я мог с уверенностью сказать только одно: у меня ее нет.

      Иногда мне хотелось выйти на балкон в трусах и сладко потянуться. Но это было не солидно. Хотелось открыть бутылку холодного лимонада и выпить ее из горла. Но это было не представительно.