Как спасти бумажного динозавра. Е. Гитман

дело и кончается. Так себе наказание – Володя бы его всё равно почистил.

      Как ни странно, от Нины Сергеевны влетает сильнее. У неё против Марка иммунитет, и она отлично умеет повышать голос. Как Марку – неизвестно, а вот Володе стыдно чуть ли не до соплей.

      Но аварии не было.

      Марк. 2

      Мама стала тише и меньше. И она не накрашена с утра. Марк обнимает её долго, гладит по тёмным волосам, в которых под краской виднеются седые корни, целует в мягкие щёки. Он удивлён и немного напуган переменами.

      В квартире слишком просторно и гулко-пусто. Она кажется вымершей и будто затянутой паутиной. Дело не в чистоте, паутины не видно – Марк замечает её уголком глаза, расплывчатым боковым зрением, а рассмотреть не может.

      – Володенька давно не заезжал. Переживаю я за него. Ему бы жениться надо.

      – А за меня, значит, не переживаешь? – фыркает Марк, и мама смеётся – живо и искренне, почти как всегда.

      – За тебя?! Мне заранее жалко эту несчастную, которая за тебя пойдёт!

      – Ну, спасибо на добром слове!

      Ему тоже весело, но не очень. Поэтому он просто предлагает:

      – Расскажешь?

      – Нечего рассказывать, Марик.

      У мамы лучики морщинок в углах глаз и маленькая дырочка в домашней хлопковой кофте.

      – И всё же.

      – Нечего. Я в экспедицию поехала, на раскопки с группой. Андрей потом на рыбалку. Я к подруге в Коломну. Он к дяде Толе на выходные. И вдруг встретились на кухне, я вернулась, он собирается выходить. Встретились – а сказать друг другу нечего.

      Марк гладит маму по сухой тонкой руке и думает, как объяснять это Володе. Он не дурак, нет, страшно разумный парень, но тут другое.

      – С папой виделся?

      Он качает головой.

      – Сразу к тебе.

      – Дай угадаю… – мама не договаривает, но Марк сразу же подтверждает:

      – Угадала.

      – Не надо, мальчики. Всё хорошо.

      – Было бы хорошо, ты бы снова в экспедицию поехала. Или по театрам бы бегала с тётей Соней. Признавайся, была в театре?

      Мама отворачивается, встаёт из-за стола и начинает очень сосредоточенно заваривать чайник. У неё дома, конечно, никаких чайных пакетиков не водится – хороший китайский листовой чай, зелёный. Такой ни с молоком, ни с сахаром не пьют.

      – Не хочется мне в театр, – признаётся мама, сливая первую воду с заварки.

      Лица не видно, но спина несчастная, выступают верхние позвонки. Марк встаёт, кладёт маме руки на плечи, целует в висок и уточняет:

      – Со мной тоже не хочется? Пошли вдвоём? Наших не позовём.

      Он чувствует материнский смех ладонями. «Наши» – они по театрам не ходят, они там спят. Причём демонстративно, похрапывая. Их, и правда, лучше не звать.

      – Большой не открылся?

      – Только Новая сцена.

      Мама слегка поворачивает голову, и Марку видна гримаса отвращения. Он разделяет эти чувства целиком и полностью. Есть вещи, которые заменять нельзя, выйдет грубый вульгарный суррогат. Вот Большой театр – это либо основная сцена, либо ничего.

      – Всегда остаётся