Дворянское гнездо. Иван Тургенев

принужденно улыбнулся.

      – Позвольте полюбопытствовать, – спросил он после небольшого молчания, – кому назначается этот миленький шарф?

      Марфа Тимофеевна быстро взглянула на него.

      – А тому назначается, – возразила она, – кто никогда не сплетничает, не хитрит и не сочиняет, если только есть на свете такой человек. Федю я знаю хорошо; он только тем и виноват, что баловал жену. Ну, да и женился он по любви, а из этих из любовных свадеб ничего путного никогда не выходит, – прибавила старушка, косвенно взглянув на Марью Дмитриевну и вставая. – А ты теперь, мой батюшка, на ком угодно зубки точи, хоть на мне; я уйду, мешать не буду. – И Марфа Тимофеевна удалилась.

      – Вот она всегда так, – проговорила Марья Дмитриевна, проводив свою тетку глазами, – всегда!

      – Лета ихние! Что делать-с! – заметил Гедеоновский. – Вот они изволят говорить: кто не хитрит. Да кто нонеча не хитрит? Век уж такой. Один мой приятель, препочтенный и, доложу вам, не малого чина человек, говаривал: что нонеча, мол, курица, и та с хитростью к зерну приближается – все норовит, как бы сбоку подойти. А как погляжу я на вас, моя барыня, нрав-то у вас истинно ангельский; пожалуйте-ка мне вашу белоснежную ручку.

      Марья Дмитриевна слабо улыбнулась и протянула Гедеоновскому свою пухлую руку с отделенным пятым пальчиком. Он приложился к ней губами, а она пододвинула к нему свое кресло и, слегка нагнувшись, спросила вполголоса:

      – Так видели вы его? В самом деле он – ничего, здоров, весел?

      – Весел-с, ничего-с, – возразил Гедеоновский шепотом.

      – А не слыхали вы, где его жена теперь?

      – В последнее время в Париже была-с; теперь, слышно, в итальянское государство переселилась.

      – Это ужасно, право, – Федино положение; я не знаю, как он переносит. Случаются, точно, несчастья со всяким; но ведь его, можно сказать, на всю Европу распубликовали.

      Гедеоновский вздохнул.

      – Да-с, да-с. Ведь она, говорят, и с артистами, и с пиянистами, и, как там по-ихнему, со львами да со зверями знакомство вела. Стыд потеряла совершенно…

      – Очень, очень жалко, – проговорила Марья Дмитриевна. – По-родственному, ведь он мне, Сергей Петрович, вы знаете, внучатный племянник.

      – Как же-с, как же-с. Как мне не знать-с всего, что до вашего семейства относится? Помилуйте-с.

      – Придет он к нам, как вы думаете?

      – Должно полагать-с; а впрочем, они, слышно, к себе в деревню собираются.

      Марья Дмитриевна подняла глаза к небу.

      – Ах, Сергей Петрович, Сергей Петрович, как я подумаю, как нам, женщинам, нужно осторожно вести себя!

      – Женщина женщине розь, Марья Дмитриевна. Есть, к несчастию, такие – нрава непостоянного… ну, и лета; опять правила не внушены сызмала. (Сергей Петрович достал из кармана клетчатый синий платок и начал его развертывать.) Такие женщины, конечно, бывают. (Сергей Петрович поднес угол платка поочередно к своим глазам.) Но вообще говоря, если рассудить, то есть… Пыль в городе необыкновенная, – заключил он.

      – Maman, maman, – вскричала, вбегая в комнату, смазливая девочка лет одиннадцати, –