Верность слову. Михаил Сверлов

эшелон идёт на фронт. Здесь, в Подмосковье остановились, вот я и решил наведаться к Вам. Хоть познакомиться с Вами и Колиным сыном. Его, кажется, Валентином зовут?

      – Валькой! Да Вы раздевайтесь! Папа, пойди кипяточку принеси, – громко обратилась она к сидевшему за столом старику, – чайку попьём.

      – Да-да, Люсенька, я сейчас сбегаю, – и он своей шаркающей походкой медленно направился на кухню.

      – Папа у меня – профессор консерватории, регент московских церквей. Совсем ослабел от недоедания и холода, стал плоховато слышать и видеть. Но врач сказал, что при нормализации питания всё восстановится. А в Москве так трудно с питанием… Хорошо, что у меня молоко для сына есть. Его так много, – застеснявшись вдруг, сказала она, – что я и папу им иногда подкармливаю.

      Я, снимая шинель, замер, услышав эти слова.

      – Да вон туда, на гвоздик повесьте, – она указала на стенку рядом с дверью.

      – Так, Люся, давай на «ты». Хорошо? А то как-то неудобно получается. Как будто мы чужие люди.

      – Давайте, то есть давай. Проходи сюда за ширму, – позвала она меня, – тут мой касатик спит.

      На железной кровати спал крупный мальчик с большими, пухлыми щёчками. Его ротик был приоткрыт, и лицо выглядело таким спокойным и забавным, что я непроизвольно улыбнулся.

      – Правда хорошенький? – спросила Люся.

      – Не то слово, – ответил я. – Спокойный?

      – А чего голосить? Мама всегда под рукой, рядом. Молокозавод, – она показала на свою грудь, – работает; дай Бог, и дальше, без перебоев. Чего нервничать? Вот только холодновато. Но тут уж ничего не сделаешь. Все в нашем доме мёрзнут. Я дала объявление на обмен квартиры. Хочу подобрать что-нибудь потеплее, пусть и поменьше.

      В комнату вошёл Аркадий Семёнович, неся горячий чайник и подставку для него. Он положил её на стол, поставил на неё чайник, а затем, подойдя к комоду, стал доставать оттуда стаканы.

      – Вот только заварка у нас морковная, – извиняющимся голосом произнёс он, – Но зато у нас остался ещё кусочек рафинада. Это мне в церкви дали, – с гордостью добавил он.

      Я вышел из-за ширмы, подошёл к двери, где на полу лежал мой вещмешок, взял его, развязал тесёмки и, подойдя к столу, стал выкладывать на него продукты: хлеб, тушёнку, сгущёнку, сахар, приличный кусок сала, который дал мне Пашка, знавший, что я хочу пойти в Москве к жене брата. Затем достал отдельно завёрнутые в рубашку продукты майора.

      – А это наш замполит просил вам передать. У него все родные погибли, и он, когда узнал, что у тебя, – я повернулся к стоящей у ширмы Люсе, – есть сынок, то просил передать это тебе. А вот тут ещё и хозяйственное мыло есть, – достал из кармашка два больших куска хозяйственного мыла.

      – Да ты прямо Харун-аль-Рашид, – проговорила Люся. – Такое богатство, что смотреть страшно.

      – А на него смотреть не надо, – засмеявшись сказал я, – Это всё надо съесть для пользы дела. Но, я не за этим пришёл, – и полез в карман гимнастёрки. – Вот тебе мой продовольственный