громко хохотали пред ликом Смерти, подшучивали и подзуживали из-за щитов. Чужой свежий строй, построенный клином, дружно взревев, тяжелым железноголовым кабаном врубился в их ряды, желая утопить всех собравшихся врагов в их собственной крови, отрубленных конечностях и вывороченных внутренностях. Сосед перед ним, получил сокрушительный удар норегской двуручной секирой, от которой не спас щит: его хлипкий кожаный шлем, в фонтане крови и розового мозга, развалился, так что одна половина головы упала на правое плечо, а вторая – на левое. И уже совсем рядом оказались, почуявшие кровь и издевательски хрюкающие светло- и рыже-бородые лица, а прямо перед ним – здоровенный норег в украшенном золотой насечкой дорогущем шлеме. Его мужественно красивое лицо, было обращено к нему, Лису: из синих глаз в душу смотрела Смерть, а губы, обрамленные заплетенными в косички светлыми усами и широкой, украшенной золотыми кольцами, бородой, кривила презрительная усмешка. Норег подтягивал свое страшное оружие для очередного удара, который должен был повергнуть уже его, туровского боярина – в эту-то ухмылку и ударил старый витязь обломком сохранившегося у него копья, пробив рот, дробя ровные зубы, разрывая глумливую глотку! А потом пришла откуда-то сбоку другая секира – грянула камнепадом в крепкий шлем, и весь мир затопил мрак. И он уже не видел, как обошла северную рать конница Мстислава, как засверкали за спинами наступающих кривые сабли касогов, хазар и аланов. Как, ударив тяжкими копьями, смяла дружина тьмутараканского князя новгородскую невеликую числом конницу и ударила с другого фланга – и началось невиданное избиение еще ничего не понимающих, только что побеждавших новгородцев. Как нехотя, не веря в происходящее, стала пятиться и рать северян, смоловшая к тому моменту половину головного полка Мстиславовой рати. Он был предводителем полусотни туровцев, пожелавших встать под стяг Мстиславов в том бою – все видели как он пал, все знали, что единожды попавшая датская секира – смертоносна, да ведь это ж попавшая! Удар был неточным, и потому, трое уцелевших в страшной бойне туровца, вытащили оглушенного, измятого, окровавленного, но живого боярина из под груды тел. Вот это – видели далеко не все.
Молчание затягивалось. Десятник неприязненно опалил жреца взглядом, но тот встретил его спокойным, чуть печальным выражением лица.
– Мне жаль, боярин. Правда, жаль. Но я никто пред ликом богов и их решений.
– Да провались ты, с ними со всеми,– зло процедил Лисослав.
– Лис, – вновь полу просительно обратился к нему Вех. – Не надо. Это ничего не меняет.
– Сколько людей Зверь загубил после того?
В ожидании ответа Лисослав нервно прикусил губу, вместо привычного уса, сдерживая рвущиеся на свободу слова. Не рассчитав, сгоряча, прикусил до крови – во рту стало солоно. Необходимо взять себя в руки, он не отрок какой бесшабашный, а большой боярин туровской земли!
– Множество, – все же, ответствовал посадник, настороженно поглядывая на боярина – как бы не выкинул чего.
– Кровь
