Улан Далай. Наталья Илишкина

в Бумбе.

      Хард-ярд – заскрежетали тормоза, таш-баш – загремели вагоны. Остановка. В темноте заворочались люди. Дети наверху завозились. Уже не гомонят, как раньше, силы кончились. Старший внук Вова оказался у окошка, рассказывал вслух всему вагону про поле подбитых самолетов в Сталинграде, про горящие на высоких трубах большие огни в Саратове, про огромный мост через замерзшую Волгу в Сызрани… Но чем дальше ехали, тем меньше открывал Вова рот. Все больше писал что-то в тетрадку. Он к словам способный. По-русски шпарит – от зубов отлетает.

      – Володя, как станция называется? – услышал Баатр голос сына. Проснулся Чагдар. Надо про Розу шепнуть.

      – Барнаул, – отозвался сверху ломающийся голос подростка.

      – Выходит, нас на Алтай привезли, – заключил Чагдар.

      Поезд пополз совсем медленно. Тащат их на запасные пути. Всегда так. Или ночью остановка, или на запасные отправляют. До Алтая добрались, значит. В сказании есть про Алтай. У подножия тысячезубого Алтая на востоке Бумбы лежат земли богатыря Джангра.

      – Горы видно? – спросил Баатр внука.

      – Не видно, дедушка.

      Значит – не Алтай. Ошибся Чагдар. Надо про Розу сказать.

      – Сынок, твоя младшая…

      Чагдар подскочил, ударился головой о нары. Заскрипел зубами. Сполз по стенке.

      – Невестка наша пока держит ее на руках. Не будем отдавать. Может, скоро доедем.

      Заскрежетал засов. Шыр-р-р – отъехала в сторону дверь. Внутрь хлынул свет зимнего восхода. Баатр зажмурился. Но и при закрытых глазах слепило.

      – Двое с ведрами – на выход! – с петушиным задором выкрикнул молодой голос.

      Обычно за горячей водой и баландой на станциях ходили Очир и Чагдар. Но Чагдара надо сейчас поберечь – не в себе он, нельзя посылать. Проморгался Баатр, отер глаза, приказал меньшому:

      – Дордже, ты сегодня пойдешь с Очиром.

      Только что очнувшийся от сна Дордже посмотрел на отца – что случилось? Понял, кивнул. Из-под нар выполз Очир. Взглянул на отца, на Чагдара, на распухшее от слез лицо жены. На куль из белой кошмы в ее руках. Молча взял составленные одно в другое ведра.

      – Пошли! – сказал брату, спрыгнул вниз и не оглядываясь похромал за конвойным.

      Дордже неловко полез из вагона спиной вперед, зацепился полой тулупа, заболтал ногами, ища опору. Развязался сыромятный шнурок – кусок кошмы, что был намотан на сапог, поволокся вслед.

      – Дордже, на ноги посмотри! – крикнул Баатр.

      Тот взглянул вниз, подхватил шнурок и обмотку, стал не глядя запихивать в карман. Защемило сердце у Баатра: почти сорок зим его последышу, а словно дите несмышленое.

      – Умершие есть? Умершие есть, спрашиваю? – повторил хорошо знакомый низкий бас конвойного, которого окрестили Старшим Могильщиком.

      – Нет, – Баатр не узнал свой голос.

      – Что, съели с голодухи, людоеды? – захохотал Могильщик. – Это хорошо. Надорвались уже трупы врагов народа на себе таскать.

      Чагдар,