Отдел убийств: год на смертельных улицах. Дэвид Саймон

на того психа, который это выкинет. Дональд Кинкейд, ветеран из смены Д’Аддарио, десять лет назад вошел в историю, когда приказал командиру спецподразделения – всего-то занюханному капитану – проваливать на хрен из номера в мотеле после того, как тот пустил десяток человек из своего стада безнаказанно пастись на еще необработанном пастбище Кинкейда. Тут же посыпались служебные записки и обвинения в административках, потом еще записки, потом ответы на записки, ответы на ответы, пока Кинкейда не вызвали на комиссию в кабинет замкомиссара, где ему тихо подтвердили, что он правильно толковал устав, что его власть безусловна и что он имел полное право ею воспользоваться. Полнейшее право. И если он решит оспорить обвинения на разбирательстве, его наверняка осудят и сошлют из убойного в пешие патрульные южных пригородов Филадельфии. Но если он согласится проглотить наказание в виде лишения пяти отпускных дней, то может оставаться детективом дальше. Кинкейд прозрел, увидел свет и отступился; полицейский департамент редко дружит с логикой.

      Но все-таки особые полномочия детектива на крошечном пятачке, где упадет труп, говорят о важности и хрупкости места преступления. Люди из убойного любят напоминать друг другу – и всем, кто под руку подвернется, – что у детектива есть всего один шанс осмотреть место. Делаешь, что должен, а потом все оклеивают желтыми полицейскими лентами «не входить». Пожарные смывают кровь из шланга; криминалисты уезжают на следующий вызов; район возвращает себе аннексированную территорию.

      Место преступления приносит самую большую порцию улик – первую из Святой троицы детектива, по принципам которой преступление раскрывают три вещи:

      Вещдоки.

      Свидетели.

      Признания.

      Без одного из первых двух элементов у детектива почти нет шансов найти подозреваемого, который даст третий элемент. В конце концов, расследование убийства ограничено тем самым фактом, что жертва – в отличие от разбоя, изнасилований или тяжких нападений, – уже не в состоянии дать показания.

      В троицу детектива не входит мотив, который в большинстве расследований не играет большой роли. Лучшие произведения Дэшилла Хэммета и Агаты Кристи говорят, что для поимки убийцы сначала нужно установить мотив; в Балтиморе, в отличие от Восточного экспресса, мотив – это интересно, даже полезно, но часто – мимо кассы. К черту «зачем», скажет вам детектив; узнай «как» и в девяти случаях из десяти поймешь «кто».

      Эта истина идет вразрез с традициями, и присяжным в суде всегда непросто перестроиться, когда детектив выходит на трибуну и объявляет, что понятия не имеет, за что Джонни выстрелил Джеки в спину пять раз, и, если честно, плевать хотел. Джеки уже не может рассказать, а Джонни – не хочет. Но, эй, слушайте, вот вам ствол, вот вам пули, отчет баллистиков и два невольных свидетеля, видевшие, как Джонни спустил курок, а потом выбрали этого вшивого неграмотного убийцу из набора снимков. Ну и какого хрена вам еще от меня надо? Дворецкого, блин, допросить?

      Вещдоки.