Захват Неаполя. Берёзы. Виктор Васильевич Бушмин

Стоит молодому парню раз оступиться, так вы готовы замучить его до полусмерти своими смешками и шуточками, – Ги едва сдерживался, готовый рассмеяться. Но он напустил на себя суровый и злой вид, сверкнул глазами и произнес. – Спешиваемся сразу же за поворотом. Арбалеты и копья наготове, щиты вперед и, умоляю вас ради Господа и его небесного воинства, смотрите по сторонам и не провороньте какую-нибудь засаду. Если что – сразу же дайте залп из арбалетов и отходите, а то греха с вами не оберешься! Почти треть отряда потеряли из-за ротозейства и расхлябанности некоторых персон… – он не удержался и кинул взгляд на молодого де Матаплана. Тот вжал голову в плечи, но промолчал, лишь обиженно надул щеки, покрывшиеся пунцовыми пятнами смущения. – И, вот еще, что. – Де Леви прищурил один глаз. – Оставьте-ка всех раненых в тылу, выделите им пятерых воинов, пусть охраняют ронкинов, мулов и обоз…

      Монсегюр. 16 февраля 1243г.

      Мастер бросил взгляд на лагерь противника, потом на свое сооружение и отрицательно покачал головой…

      Бертран де Марти нахмурился, но тут же поборол в себе тоску, сжавшую на мгновение его сердце своей ледяной рукой, провел по лицу руками, поправил черный капюшон своего одеяния и спросил:

      – Удастся ли вам, мэтр, изготовить катапульту, способную разрушить или повредить эту докучливую машину? – Он указал пальцем на катапульту, край которой виднелся из-за полуразрушенной стены барбакана, захваченного французами.

      Мастер немного оживился и ответил:

      – Постараюсь, отче. – Он перехватил взгляд епископа, поежился и исправил сказанное. – Обязательно, отче…

      – Бог вам в помощь, мэтр. – епископ стал спускаться вниз, желая обойти воинов гарнизона, чтобы побеседовать с ними и хоть как-то утешить их в столь трудные минуты. Он понимал, что отчаянию нельзя дать возможность закрепиться в их сердцах, умах и головах, надо дать надежду, вселить уверенность в собственных силах и божьем провидении, способного в одночасье переломить ход осады, столь неудачно складывающегося для катаров, запертых в Монсегюре, как в мышеловке.

      Пьер-Рожэ стал спускаться следом за ним, но на полпути передумал и, отпросившись к епископу, побежал к небольшому приземистому строению, сложенному из грязно-серых камней у которого возле входа толпились раненые солдаты.

      Он с большим трудом протиснулся внутрь и, пройдя по полутемному коридору, освещенному тусклым светом чадящих факелов, увидел своего сына Рожэ, склонившегося над одним из раненых защитников. Тот только что вымыл руки горячей водой и собирался вырвать из груди арбалетный болт, пробивший кольчугу и впившийся чуть ниже правого плеча несчастного воина.

      Пьер-Рожэ молча прислонился к дверному косяку и стал наблюдать за своим сыном, наслаждаясь каждой секундой, ведь он прекрасно понимал, что скоро они расстанутся навсегда.

      В голове рыцаря промелькнула вся его жизнь, показавшаяся пустой и однообразной. Незапоминающиеся страницы жизни, сливаясь одна с другой, сплошной серостью пронеслись перед ним. Лишь только