Закат на Светлой сопке. Александр Леонидович Миронов

чудачеств. В Томске-то им жить надо было на что-то; там же, какой-то ворюга бессовестный той же ночью увёл из-под окон Григорьевой квартиры лошадку, так что обратно старику пришлось добираться на перекладных: из Томска поездом до разъезда Сураново, от разъезда до своего Сураново упросил отвезти старого знакомого, не шагать же пятнадцать вёрст на стоптанных и покалеченных.)

      Мирон больше сидел у постели жены. Иногда выходил во двор, закручивал самокрутку, курил. Задавал сено корове и Груниной лошадке.

      В доме было тихо. Приёмник, что подарил Григорий родителям, молчал, завешенный скатертью. Да и батареи к нему уже давно сели. Печь, занимавшая почти одну треть кухни, и стены будто бы потемнели. Потолок осел, полати опустились. Все предметы обострились, неуклюже выпирали углами, отпугивали. Даже воздух в доме, казалось, пропитался отмирающей жизнью. А во дворе по ночам жалобно взвывал Волчок.

      Но предположения Груни не подтвердились, Матрёна не умерла, хотя и не поднималась с постели. И Мирон шевелился по дому, согреваемый огоньком её жизни.

      Григорий, вызванный Груней по просьбе отца, прожил в Сураново почти неделю. Свёл в Березовку корову, покупателя помогла найти она же, Груня. Готовя родителей к отъезду, зарезал и кур.

      Приезжал из Пашково и Виктор Семёнович, старый знакомец, бывший киномеханик на конной кинопередвижки. Балагур и бабник, с которым Мирон Прокопьевич когда-то с греха сбился. Но, однако, уважал того за его военное прошлое.

      Отшучивался бывало:

      – Да разве ж я виноват? Война виновата. Поугробила мужиков, а мне за них теперь отдувайся. Я ещё на фронте себе слово дал: если останусь живым, то всеми силами способствовать буду восстановлению мужского населения, чтобы следующее поколение женщин не испытывало в них недостатка.

      И ему, как председателю, пришлось воспитывать последствия его боевых действий. Тут и брани хватало и греха. А куда деваться? На том и подружились. Последний раз, встретившись в Пашково, когда старик забирал детей у Феофана, Витька-киншик – теперь уже председатель сельхоз кооперации, Виктор Семёнович, – в разговоре подшучивал:

      – Кстати, и тебе спасибо.

      – Это за что? Я тебе помощником не был.

      – Был. Да ещё каким. Бабы-то мне кое-что по этому поводу докладывали. Молодец ты всё-таки. Помогал им…

      – Ага. Он блудил, а я растил.

      – А тебе-то какая разница была? Чей бы бычок не прыгал, а телятка твоя.

      – Будь тогда другое время, я б тебя направил туда, где б ты поморозил своё боевое орудье.

      – Вот то-то и оно, что время было хлопотное.

      На мотоцикле "Урал" Виктор Семёнович привозил и врача за двадцать пять верст.

      Врач, осмотрев больную, строго-настрого приказал: больную не трогать! Нужен полный покой, иначе ей Томска не видать.

      Узнав причину, из-за которой занемогла тётка Матрёна, Виктор Семёнович как-то недобро усмехнулся, как будто кончине Феофана можно было только порадоваться.

      Матрёна горестно сказала ему на это:

      – Вить,