Осень в Сокольниках. Эдуард Хруцкий

вашего позволения, майор.

      – Тем более.

      – Но я не кончил, – жестко сказал Калугин, – я не говорю о том, что вы украли. И не подозреваю вас, я просто думаю о совпадении.

      Славский встал.

      – Ишь ты, совпадение. Для вас кража медальонов обычная работа, а для меня горе, дорогой майор, а для меня. – Он помолчал, затянулся глубоко, посмотрел на Калугина. – Для меня это крушение надежд.

      – Не понимаю.

      – Когда еще мне доверят реставрацию музейной экспозиции? Не церкви, не картинок и икон у жуковатых коллекционеров, а экспозиции. Причем художника открытого, найденного. Вы понимаете, о чем я говорю? На Лимареве я сделал бы имя. Да и не только имя. Главное, что я сам увлекаюсь эмалью. – Славский махнул рукой. – Кстати, передайте вашему шефу, что я хотел нарисовать ночь, машину и женщину. Он спросил почему. Тогда я не вспомнил. Сигареты.

      – Какие сигареты?

      – More, американские дамские сигареты, длинные темно-коричневые сигареты, я видел окурки.

      – Их может курить мужчина.

      – Может. Но у меня возникли ассоциации именно с женщиной.

      Славский пошел к выходу, а Калугин остался сидеть за столом. Потом он встал, подошел к стойке и заказал большую чашку кофе и мясной салат.

      Телефон Фомина был наглухо занят. После получаса бесполезных попыток Вадим сказал Симакову:

      – Позвони дежурному, пусть остановит этот поток красноречия.

      – А может, у Фомина роман?

      Вадим усмехнулся. Он представил подполковника с цветами в руках, ожидающего даму у памятника Пушкину.

      – Не думаю. Видимо, у него телефонный роман с прачечными.

      Он взял заварной чайник, налил себе в стакан коричневой, почти черной, настоявшейся жидкости.

      – Какая же гадость этот портвейн.

      – На любителя. – Симаков положил руку на телефон. – А может, я с вами поеду, Вадим Николаевич?

      – Нет. У тебя и так дел хватает. Устанавливай машину.

      – Я уже взял сводку по всем угонам и краже колес.

      – Думаешь, угнанная?

      – А кто на своей поедет на такое дело?

      – Колеса – это теплее. На краденой на дело…

      – А почему? Взяли ночью. Номер переставили, отъехали в переулок, перегрузили и бросили угнанную машину.

      – Гадать мы можем до бесконечности. Поэтому, Симаков, работай. Я поехал в бар на Пушкинскую, а ты туда вызови Фомина.

      У Никитских Ворот на ветровое стекло машины упала первая капля дождя. У здания МХАТа дождь уже набирал силу, а когда подъехали к Советской площади, на улицах стояла сплошная стена воды.

      Автомобили, словно катера, неслись по улице Горького, поднимая колесами столбы воды.

      Шофер развернулся у телеграфа, свернул в Столешников переулок и остановился у арки.

      Вадим увидел Фомина и Стрельцова, куривших в глубине. Он вылез. И сразу же двое молодых ребят бросились к машине.

      – Шеф! – заорали они. – Добрось до Кировской. Трешник.

      Вадим увидел стройную девушку, прячущуюся от дождя, и понял истоки их щедрости.

      Фомин, бросив сигарету, подошел к нему.

      – Установили?

      – Почти.