Слово и дело. Книга 1. Царица престрашного зраку. Валентин Пикуль

не перечесть).

      Нет страшнее кабака Неугасимого: укрылся он глубоко в земле, нет в нем окошек. Зато круглый год непрестанно, как в храме, горят в нем свечи, оттого-то и зовется он так – Неугасимый. Солдат-дезертир, баба-гуляка, лакей-утеклец, ярыга-пропойца, тать-ворон – все бывали в Неугасимом, всем было хорошо в полумраке. Даже нож не блеснет, когда сопитуху прикончат. Шито-крыто, в мешке продано, в темноте расплачивайся…

      В пятом часу утра (когда петушок только пропел) собирался народ. Кто выпить, а кто просто так – поглядеть, как другие пьют. Вошел старичок, по виду – странничек. Таких-то немало по Руси шляется. Вынул гривну, и на ту деньгу дал ему целовальник ковшичек гнутый, который мерою для вина служил.

      – Эвон, – зевнул с хрустом, – сам зачерпни…

      У бочки с белым толпился народ. Иные, винца зачерпнув, на икону глядя, давали клятву всенародную – не пить более никогда, и пусть этот ковшичек, видит бог, станет последним. Иной же, кто денег не имеет, зипунишко смахнет с себя, кричит навеселе:

      – Эй, душа целованна, гляди – вешаю тебе на память!

      И для того был шест над бочкой: каждый пропитую лопоть на тот шест вешал. Соответственно и пил – во сколько целовальник «лопоть» его оценит. Старичок странник водочки себе зачерпнул, когда очередь подошла, и спокойно, с молитвами, отодвинулся.

      – Господи! – сказал. – Образумь меня, грешного…

      И надолго приник к ковшичку.

      Тут его, как водится, обступили:

      – Передохни, мила-ай. Лопнешь ведь…

      – Оставь… О-о-о, глотнуть тока, с донышка бы мне!

      – Да не досасывай, или креста на тебе нету?

      Но старичок был не из робких.

      – Даром-то, – ответил, – угощают в бане угаром. Да и то, кажись, по дням субботним…

      Потом еще копеечку из порток вынул и требушинки попросил. Ел в аккурат – над кусочком хлебушка. В зубах он имел некоторый убыток. Но очень уж вкусно и приятно кушал старичок этот…

      – Ты быдто царь кушаешь, – засмеялись люди гулящие.

      Но из мрака кабацкого рыкнул кто-то, словно филин:

      – Царя не трожь… Или «слова и дела» не слыхивал? Расшибут тебе кости, обедня вам с матерью!

      – То вранье, – отвечали смело. – Нонешний государь добр, он Тайный приказ разогнал, а «слово и дело» уже не кричат. Говори, что замыслил, и Ромодановского с Ушаковым нам не бояться!

      Старичок требуху доел, а корочкой миску всю выскреб дочиста.

      – А ну, – хихикнул, – а ну ежели я крикну? Ась?

      Целовальник, однако, ему пригрозил:

      – Ты, убогонький, коли выпил лишку, так и ступай по святым местам. Неча «слово и дело» языком вихлять! Кончилось время лютое – и слава те хосподи, что миновало…

      Кое-кто (у кого спина драная) закрестился. Подошел к старичку отставной солдат – столь высок и громаден, что голова его едва под потолком виднелась. Но белели из носа кости, а ноздри были клещами давно изъяты.

      – Чтой-то голос на манир знакомый, – сказал солдат. – Дай-ка я погляжу на тебя, старичок… Может, когда и виделись?

      Смотрел