Слово и дело. Книга 1. Царица престрашного зраку. Валентин Пикуль

Под дождем холодным, весь мокрый, стоял мальчик-император внаклонку. Его рвало. Долгорукий царя повлек за собой.

      – Ничего, – говорил, – сейчас на постельку ляжете…

      Петр провис на его руках, мотало его в разные стороны.

      – Лошадей, – бормотал, – запрягай…

      Старый князь втолкнул царя в сени, что вели прямо в опочивальню княжны. На цыпочках вернулся Алексей Григорьевич к себе, а жене сказал молитвенно:

      – Благодари бога, Прасковья… Быть дочери твоей поятой от корени царского – корени благословенного!

* * *

      Утром в Горенках загремели шпоры Василия Лукича. Хватался дипломат за виски, нюхал мускусы разные, бегал на кухни пенники пробовать, чтобы воодушевленным быть. На пару с братцем оповещали они честной мир – направо и налево:

      – Не доглядели! Эх, люди… Царь-то – молод, горяч, спрос короток. Порушил его величество княжну нашу! Лишил ее добродетели главной… Ой, горе нам, горе! Выпало бесчестье фамилии всей нашей… Куда ж вы смотрели, люди? Не уберегли касатку!

      Князь Иван послушал, как глумливо шумят отец с дядей, велел лошадей запрягать:

      – Мне более в Горенках не бывать. Вы с тем и оставайтесь!

      Петр II, поутру проснувшись, застыдился:

      – Алексеевна, ты ли это? Скажи – как выйти-то мне отсель?

      Долгорукая лежала рядом с ним – длинная, поджарая, словно молодая кобылка. Повернула к царю лицо свое без единой кровинки:

      – Как вошли, ваше величество, так и выйдете.

      – Эва! Да ведь там народ ходит, мне людей стыдно… – Петр встал, глянул в окна. – Высоко… Чай, ноги поломать можно!

      Но уже стерегли, видать: ждали, когда царь проснется. Ввалились в спальню, шумно и пьяно, князья Долгорукие – всей фамилией, будто свора. Шум, гвалт, рев, плач, кликушество. Алексей Григорьевич (без парика, глаза с мутью, вздох сивушный) кинулся к постелям – с кулаками полез на дочку:

      – Что ты наделала? Задушу!.. Великий государь за мои-то заботы о нравах ваших, за труды мои великие… Эдак-то вы меня отблагодарили? Ы-ы-ы-ы… Не снесть мне позора сего!

      Но кулак князя перехватил император (он был сильным).

      – Не смей бить княжну, – сказал. – Ни она, ни я невинны перед богом… Ступайте все прочь! – велел, потупясь, голосом гневным. – Объявите княжну невестой моей… Быть по-вашему, по-долгоруковски!

      Тут все кинулись руку ему целовать.

      – Да отстаньте вы… Где Иван, друг мой сердешный?

      Сказали, что рано на Москву отбыл.

      – И мне запрягайте! Более здесь делать нечего…

      Кое-как нахлобучил на голову парик, шагнул в сенцы. На княжну Екатерину даже не глянул – укатил за другом своим. Но слово сказано – не воробышек это слово, Долгорукие его поймали…

      Василий Лукич кликнул братца, заперли они двери. Поставили перед собой вина доброго, положили двух зайцев сушеных. Долго крестились кузены на киот. Дружно сели.

      – Ну, – сказал «маркиз» Лукич, – тепереча, Алешка, потолкуем. Кого мы сразу жрать станем, а кого на потом оставим?

      – Теперь-то нас, –