Человеческий фактор. Александр Леонидович Миронов

улыбнулась счастливо, облегченно.

      – Ну, ничего, доченька, я тебя подкормлю, подправлю, – пообещала Татьяна Яковлевна, стирая с глаз слезы жесткой подушечкой ладони.

      Дома шёл долгожданный разговор. Мать хлопотала над ужином и выспрашивала у дочери про городское житьё-бытьё. Оля отвечала и с охотой сообщила о том, что ей завод дал маленькую комнатку семи квадратных метров на подселение. Теперь можно Надю и Игната взять в город учиться. Татьяна Яковлевна с удовлетворением восприняла это сообщение и хоть возражать против учебы детей в городе не стала, но, как бы ненароком, намекнула о замужестве. Оля, слегка покраснев, отмахнулась.

      – Да что ты, мама! Не до этого. Вы ещё бедуете. Надя выросла, Игнат. Помогу тебе, потом уж… Там видно будет.

      Татьяна Яковлевна стояла у маленького шкафчика, где составлены чашки, лежали ложки, и с нежностью посмотрела на дочь.

      – Да что теперь о нас-то беспокоиться, Олюшка? Счас полегче. Счас войны нет. Поговаривают, и налоги сымут. Спасибо тебе, и так ладно подмогла.

      Оля согласно кивала головой, оглаживая руки, пальцы, будто желая вытереть из пор кожи и из шрамов от стружки въевшуюся черноту от мазута и окалины.

      "Господи! Руки-то, как у кузнеца", – с удивлением подумала Татьяна Яковлевна и спросила с сочувствием:

      – Работа-то как, очень тяжёлая?

      Оля опустила руки.

      – Ничего, притерпелась…

      Поели быстро. Особенно Оля. Того другого нехитрого угощения попробовала и наелась. Татьяна Яковлевна даже всплеснула руками.

      – Ты пошто этак-то? Поклевала, как галчонок, и уже готова? Нет, ешь!

      – Наелась я, правда, – засмеялась Оля. – Мне много не надо.

      Ефросинья Михайловна с напускной обидой стала упрекать:

      – Ано конешно, наши харчи не то, что городские. Но, извиняй, чем богаты…

      – Да что ты, мама! Я вкуснее, чем у тебя, и не едала.

      – Ага, сказывай, видали мы вашего брата. Тоська Середкина давеча приезжала, так Пелагия не знала, чем и угостить. От молока ей живот дует, от пирогов с луком в нос отдаёт…

      – Тося была в отпуске? – удивилась Оля. – Как я по ней соскучилась. Где она работает?

      – Под Красноярском где-то. Второй раз уже приезжает. Расфуфыренная, разодетая, чисто боярышня, – и посмотрела оценивающе на дочь. – Ты-то пошто без нарядов? – матери даже немного было обидно, неудобно перед деревенскими за свою горожанку. – Справила бы себе платьице поновей, али костюмчик, шляпку… – Татьяна Яковлевна ещё хотела что-то добавить, увлекаясь образом, что успела набросать мечтательная женская натура. Но тихий, как будто бы сторонний, голос приземлил её.

      – Да как-то не на что было одеваться, мама…

      Татьяна Яковлевна задохнулась на полуслове, будто хватила горячего.

      "Ой! Что это я?" – опомнилась мать.

      Ей вдруг с острой очевидностью стала понятной та причина, которая не давала её девочке вдоволь наедаться, наряжаться, беззаботно жить. Это та суровая ниточка, что крепко связывала их вместе, в один узелок, все эти долгие годы войны.

      – Прости, Олюшка!.. –