.

она их прячет, то за спину, то сцепляет пальцы впереди себя. Наконец, они, поймав уголки платка по бородой, успокаиваются.

      – Ты что, баба Таня, с Луны свалилась? Он уж второй год, как в силу вошёл, а ты будто бы и не знаешь. Знаешь, что есть такой закон?

      – Верно, касатик, кажись, был. Про строгости слыхивали…

      – Ну вот, закон знаешь, слыхивали, а почему нарушаешь?

      – Чего?..

      – Указ, говорю, почему нарушаешь?

      Старуха переминается с ноги на ногу.

      – Дэк это… нужда, Алёшенька.

      – Какая ещё нужда? По нужде самогон гонишь?

      – Эдак, эдак, – поспешно соглашается старушка. – Водка-то, эвон какая стала дорогущая. Где ж её напасёшься? А тут ещё этот, сухой закон…

      – А ты что, гулянки часто устраиваешь?

      Алёшенька обводит смеющимися глазами своих коллег. Те снисходительно улыбаются.

      – Дык кажную весну и осень. Веселюсь, а то и плачу. Жисть-то вишь, какая развесёлая, – баба Таня кончиком платка смахивает слезу. – Ты, Алёша, разве сам не понимашь? Нужда, я говорю, будь она неладна… Кто ж без ентого дела, что делать будет мне? Э-э… – отмахнулась рукой.

      – Ну, можно и за деньги.

      – Конечно, можно. Почему нельзя? И за деньги можно. Так не хотят. Кто счас за деньги работает? Деньги мало кто берёт. Им, говорят, подавай счас жидкую валюту. Да оно маленько и подешевше с самогоночкой-то… Этот раз Проша вспахал огород, выпил баночку, а от денег отказался. Разве мне плохо?.. Спасибо тебе, Прохор Игнатыч! Хороший ты человек. И похаешь ладно.

      Старушка кланяется мужчине, сидящему с правой стороны от председателя.

      – Ты, бабка, того, этого… не сваливай тут на личности, – ворчит Прохор Игнатьевич, нахмурив густые выгоревшие на солнце белёсые брови.

      – Дык я что, касатик, – забеспокоилась бабка. – Я ж не со злом. Я ж тебя хвалю. Ты сердобольный, Проша. И пьёшь мало, и денег не берёшь. Другие…

      – Ты зачем сюда пришла, бабка? – повышает голос "касатик", краснея.

      – Дык это… вызывали. За самогонку, поди…

      Старушка пригнула испуганно голову и заводила уголком платка по лицу, казалось, ещё немного, и она заплачет.

      – Вот и отвечай. Следующий раз будешь знать, кого угощать, ‒ ворчит Прохор.

      – Дык это старый Михей, паразит, – всхлипнула она без слёз. – Пить пьёт, а как помочь чево попросишь, не могёт. Не дала ему похмелиться… Да и то человек не по злобе сболтнул. Во хмелю был. Он сам здесь, – кивает на двери. – Пришёл каяться. И старуха Настасея с ним. Ох, и шибко она его ругала. Ох, и ругала… Обещает, как накурят, так своей самогонкой вернут мне за туё, что у меня отняли…

      Члены комиссии засмеялись. Старуха сконфуженно осеклась и подалась к столу.

      – Тю! Че я трёкаю? Вы не слушайте меня, старую дуру… Вы уж это, – вытянутой рукой показала на двери, – им ниче не говорите. Ладно?

      – Ладно, ладно, бабка. Прикуси язык, – буркнул Прохор.

      Блондинка, наклонясь к председателю, что-то негромко ему сказала. Тот одобрительно кивнул.

      – Татьяна Яковлевна, – обращается она к бабке. – Возьмите