Жизнь продолжается (сборник). Александр Махнёв

тебя, измызгали —

      Невтерпёж.

      Что ж ты смотришь так синими брызгами?

      Иль в морду хоть?..»

      Он радостно смеётся, будто это ему кто-то грозит дать в физиономию. Глаза прямо так и горят!

      – Но мне, однако, по душе его лирические стихи, вот, к примеру, послушайте, как здорово звучит:

      «Где-то за садом несмело,

      Там, где калина цветёт,

      Нежная девушка в белом

      Нежную песню поёт.

      Стелется синею рясой

      С поля ночной холодок…

      Глупое, милое счастье,

      Свежая розовость щёк!..»

      После такого вступления присутствующих волновало о Есенине буквально всё: где жил, кого любил, как жил, как умер и так далее. Старик всё рассказывал и рассказывал, остановить его теперь ничто не могло. Разве что усталость.

      Ближе к ночи народ угомонился, все разошлись. Кто покурить пошёл, кто в туалет. Лежачие больные, и я в том числе, также привели себя в порядок, благо уточки всегда у койки, и сестрички спинку тебе на ночь камфарой протрут. Всё в порядке. Чувствуешь себя посвежевшим. А после дяди Мишиного концерта ещё и морально отдохнувшим.

      Кровать дяди Миши стояла рядом с моей. Смотрю, ворочается старик, не спит.

      – Что, дядя Миша, не спится?

      – Да что-то не по себе, устал, наверное, наговорился сегодня от души, по самое не хочу. Устал.

      – Дядя Миша, как же ты в голове такую энциклопедию держишь? Всё, что ты говоришь, знать надо. Я со своими двумя высшими образованиями не владею такими знаниями. Как это у тебя получается?

      – Чудак человек, сравнил, тоже мне. Тебе вон чуть за тридцать, а ты уже большой человек, скоро подполковником будешь, а там и генералом, поди. У тебя свои дела. А я, что я, времени свободного много, книг в пароходстве завались. На службе пить нельзя, вот и балуюсь чтением. Читаю много, а потом своим дамам, внучатам рассказываю. Девки, знаешь, от стиха просто млеют, им не мои руки и ещё там что-то от меня нужно. Они стихи любят. А внуки, те уже на третьей строчке засыпают. А мне то и нужно. Вот так-то. Вот и весь секрет. Другой вопрос, что память не подводит, это да. Не жалуюсь пока.

      Я подумал: «Глянешь на него – ну алкаш алкашом, в чём душа держится, просто удивительно.

      А глаза закроешь, слушая, как он читает стихи, и не верится, что ему за семьдесят. Нет, так рассказывать о поэтах прошлого, их стихах и их стихи может только человек, очень сильно любящий поэзию, и, наверное, жизнь…».

      Я понял простую истину. Он жив поэзией. Этот простой дед, мариман Миша, помешан на поэзии, на судьбах поэтов, их жизни. Именно так рассказывать о поэте может только влюблённый человек. Вот и всё объяснение.

      Почти полтора месяца провёл я в больничной палате госпиталя. Приезжали родные, сослуживцы, друзья, отец приехал, жена еженедельно навещала. Всё это, естественно, настраивало на позитивный лад, поднимало настроение. Однако радовала и близость вечера, встреча с поэзией в интерпретации дяди Миши.

      Казалось, так будет бесконечно.

      Пришла пора операции на второй руке нашего рассказчика. С улыбкой на лице, с добрым настроением уходил тот на операцию.

      – Вот, братцы, если всё подчистят