«Однодум» и другие рассказы. Николай Лесков

«Садись верхом».

      Я поопасался и не поехал.

      – Чего же вы его боялись?

      – Да так… он как-то мне неверен показался, а притом нельзя было и разобрать, какой он религии, а без этого на степи страшно. А он, бестолковый, кричит:

      «Садись, – кричит, – веселей, двое будем ехать».

      Я говорю:

      «А кто ты: может быть, у тебя Бога нет?»

      «Как, – говорит, – нет: это у татарина бока нет, он кобылу ест, а у меня есть бок».

      «Кто же, – говорю, – твой Бог?»

      «А у меня, – говорит, – всё бок: и солнце бок, и месяц бок, и звезды бок… все бок. Как у меня нет бок?»

      «Все!., гм… все, мол, у тебя Бог, а Иисус Христос, – говорю, – стало быть, тебе не Бог?»

      «Нет, – говорит, – и он бок, и Богородица бок, и Николая бок…»

      «Какой, – говорю, – Николая?»

      «А что один на зиму, один на лето живет».

      Я его похвалил, что он русского Николая Чудотворца уважает.

      «Всегда, – говорю, – его почитай, потому что он русский», – и уже совсем было его веру одобрил и совсем с ним ехать хотел, а он, спасибо, разболтался и выказался.

      «Как же, – говорит, – я Николача почитаю: я ему на зиму пущай хоть не кланяюсь, а на лето ему двугривенный даю, чтоб он мне хорошенько коровок берег, да! Да еще на него одного не надеюсь, так Керемети бычка жертвую».

      Я и рассердился.

      «Как же, – говорю, – ты смеешь на Николая Чудотворца не надеяться и ему, русскому, всего двугривенный, а своей мордовской Керемети поганой целого бычка! Пошел прочь, – говорю, – не хочу я с тобою… Я с тобою не поеду, если ты так Николая Чудотворца не уважаешь».

      И не поехал: зашагал во всю мочь, не успел опомниться, смотрю, к вечеру третьего дня вода завиднелась и люди. Я лег для опаски в траву и высматриваю: что за народ такой? Потому что боюсь, опять еще в худший плен не попасть, но вижу, что эти люди пищу варят… Должно быть, думаю, христиане. Подполз еще ближе: гляжу, крестятся и водку пьют, – ну, значит, русские!.. Тут я и выскочил из травы и объявился. Это, вышло, ватага рыбная: рыбу ловили. Они меня, как надо землякам, ласково приняли и говорят:

      «Пей водку!»

      Я отвечаю: «Я, братцы мои, от нее, с татарвой живучи, совсем отвык».

      «Ну, ничего, – говорят, – здесь своя нацыя, опять привыкнешь: пей!»

      Я налил себе стаканчик и думаю:

      «Ну-ка, Господи благослови, за свое возвращение!» – и выпил, а ватажники пристают, добрые ребята.

      «Пей еще! – говорят, – ишь ты без нее как зачичкался».

      Я и еще одну позволил и сделался очень откровенный: все им рассказал: откуда я и где и как пребывал. Всю ночь я им, у огня сидя, рассказывал и водку пил, и все мне так радостно было, что я опять на святой Руси, но только под утро этак, уже костерок стал тухнуть и почти все, кто слушал, заснули, а один из них, ватажный товарищ, говорит мне:

      «А паспорт же у тебя есть?»

      Я говорю:

      «Нет, нема».

      «А если, – говорит, – нема, так тебе здесь будет тюрьма».

      «Ну так я, – говорю, – я от вас не пойду; а у вас небось