«Однодум» и другие рассказы. Николай Лесков

оба злые охотники, и ты только смотри, что они за потеху сделают.

      Я замолчал и смотрю: господа, которые за кобылицу торговались, уже отступилися от нее и только глядят, а те два татарина друг дружку отпихивают и всё хана Джангара по рукам хлопают, а сами за кобылицу держатся и всё трясутся да кричат; один кричит:

      – Я даю за нее, кроме монетов, еще пять голов (значит пять лошадей) – а другой вопит:

      – Врет твоя мордам, я даю десять.

      Бакшей Отучев кричит:

      – Я даю пятнадцать голов.

      А Чепкун Емгурчеев:

      – Двадцать.

      Бакшей:

      – Двадцать пять.

      А Чепкун:

      – Тридцать.

      А больше ни у того, ни у другого, видно, уже нет… Чепкун крикнул тридцать, а Бакшей дает тоже только тридцать, а больше нет; но зато Чепкун еще в придачу седло сулит, а Бакшей седло и халат, и Чепкун халат скидает, больше опять друг друга им нечем одолевать. Чепкун крикнул: «Слушай меня, хан Джангар: я домой приеду, я к тебе свою дочь пригоню», – и Бакшей тоже дочь сулит, а больше опять друг друга нечем пересилить. Тут вдруг вся татарва, кои тут это торговище зрели, заорали, загалдели по-своему; их разнимают, чтобы до разорения друг друга не довели, тормошат их, Чепкуна и Бакшея, в разные стороны, в бока их тычут, уговаривают.

      Я спрашиваю у соседа:

      – Скажи, пожалуйста, что это такое у них теперь пошло?

      – А вот видишь, – говорит, – этим князьям, которые их разнимают, им Чепкуна с Бакшеем жалко, что они очень заторговались, так вот они их разлучают, чтобы опомнились и как-нибудь друг дружке честью кобылицу уступили.

      – Как же, – спрашиваю, – можно ли, чтобы они друг дружке ее уступили, когда она обоим им так нравится? Этого быть не может.

      – Отчего же, – отвечает, – азиаты народ рассудительный и степенный: они рассудят, что зачем напрасно имение терять, и хану Джангару дадут, сколько он просит, а кому коня взять, с общего согласия наперепор пустят.

      Я любопытствую:

      – Что же, мол, такое это значит: «наперепор».

      А тот мне отвечает:

      – Нечего спрашивать, смотри, это видеть надо, а оно сейчас начинается.

      Смотрю я и вижу, что и Бакшей Отучев и Чепкун Емгурчеев оба будто стишали и у тех своих татар-мировщиков вырываются и оба друг к другу бросились, подбежали и по рукам бьют.

      – Сгода! – дескать, поладили.

      И тот то же самое отвечает:

      – Сгода: поладили!

      И оба враз с себя и халаты долой и бешметы и чевяки сбросили, ситцевые рубахи сняли, и в одних широких полосатых портищах остались, и плюх один против другого, сели на землю, как курохтаны степные, и сидят.

      В первый раз мне этакое диво видеть доводилось, и я смотрю, что дальше будет? А они друг дружке левые руки подали и крепко их держат, ноги растопырили и ими друг дружке следами в следы уперлись и кричат: «Подавай!»

      Что такое они себе требуют «подавать», я не предвижу, но те, татарва-то, из кучки отвечают:

      – Сейчас, бачка, сейчас.

      И вот вышел