Рашен Баб (сборник). Александр Ольшанский

для себя возможность приработка. Казалось бы, только радоваться Валентину Ивановичу, когда она, оставив на него здорового Алёшу, уезжала в «рога и копыта», чтобы продолжить дело изготовления «семейных» трусов. Оттуда она возвратилась ни с чем, поскольку эта шарашка приказала долго жить, теперь там не ателье, а продают водку, и в то же время чем-то удовлетворённая. Объясняла она так: нашла ещё одни «рога и копыта», обещали дать надомную работу, предложили приехать через две недели. Когда же она уехала в назначенный день, то страшная догадка явилась к нему: Лена тоже продаёт кровь!

      И точно – она вернулась бледная, озябшая, но с сумкой детских смесей. Он потребовал показать ему вены на руках – она спокойно ответила, что в этом нет нужды, да, она тоже сдаёт кровь.

      – Лена, что же ты делаешь?! – закричал он на неё. – Алёша только-только перестал болеть! Ты же кормящая мать, какое же молоко будет у тебя, если ты сдаёшь кровь! Да будет ли оно у тебя после этого вообще?!

      – Оно у меня и так не очень хорошее, – с убийственным спокойствием ответила она. – А Лёшу пора приучать к искусственному кормлению, переводить на детские смеси. Сейчас вообще многие не кормят грудью с первого дня.

      – Без материнского молока из младенцев вырастают зверёныши! – взбеленился Валентин Иванович. – Тебе что, мало нашего проклятого детства? Одумайся, Лена! Умоляю тебя: ни в чём не отказывай Алёше! Мы обязаны сделать всё, чтобы детство у него было по-настоящему счастливым. Я для этого готов не только сдавать кровь…

      Это было правдой – не только кровь.

      После Нового года учителя намечали организовать в Москве пикетирование правительства, и его, как единственного мужчину, педагогический совет решил направить в столицу. А там Валентин Иванович замыслил не только сдать кровь, но и разыскать анатомический музей, которому, как ему подсказали знакомые на донорском пункте, можно продать свой скелет. Утаивать от Лены свой замысел не стал, убеждал её, что в этом нет ничего страшного, – живешь нормально, а потом, когда умираешь, твой скелет поступает в распоряжение музея.

      – Давай лучше продадим телевизор, – предложила она без раздумий и тут же задала убийственный вопрос: – А ты подумал о том, что скажет Алёша своим детям, когда они спросят: «Папа, а где наш дедушка?» Он станет объяснять, что их дедушка не похоронен, а стоит в музее? Это же хуже, чем наложить на себя руки – самоубийц хоронят за оградой кладбища, но хоронят. А тут? Не по-христиански это. Мы и так прокляты своими родителями. Валька, родной, – Лена приблизилась, положила руки ему на плечи и, вглядываясь в глаза, с мольбой в голосе предложила: – Давай договоримся: я больше не сдаю кровь, а ты, пожалуйста, выбрось из головы дьявольскую задумку. Как-нибудь проживём. Договорились?

      В глазах у Лены стояли слёзы. Валентин Иванович привлёк жену к себе, как бы закрыл своими руками, попытался оградить её, мать его ребёнка, свою любимую, от жестокой, несправедливой и чуждой им жизни.

      Между тем поездки Лены на донорский пункт имели