Богатство. Валентин Пикуль

сказал ему учитель, – здесь не только хвост, здесь продается и головка.

      Оказывается, хвост – это худшие сорта пушнины, которая всегда выставлялась на аукцион, а головка – лучшие сорта, которые раньше камчатские начальники позволяли продавать подпольно, за что и получали с купцов солидное вознаграждение. Но теперь этот фокус не прошел, и Соломин видел алчное беспокойство в рядах местных скупщиков и перекупщиков, он даже слышал, как Расстригин, обернувшись, сказал кому-то в публике:

      – Ой, нехорошо все это… не по-божески!

      Соломин заранее предупредил учителя, чтобы тот, ведя азартную игру аукциона, нарочно взвинчивал цены. Американцу же, приехавшему за шубой для жены, Андрей Петрович шепнул:

      – Шуба вам будет. Вы только не кидайтесь в споры, а переждите, когда страсти поутихнут…

      – Кто это такой? – спросил Соломина урядник.

      – Небогатый человек и, кажется, порядочный. Ему не меха нужны, одна шуба. Наберет на манто и уедет… пускай!

      Учитель растряс в руках дивную чернобурку – такой красоты, что иностранцы издали стон, а представитель одной бельгийской фирмы начал нетерпеливо елозить ногами по полу.

      – Кошка дохлая, – послышался басок Расстригина.

      – Нашли, что показывать! – поддержали его прихлебатели. – Этой-то шкуркой в сенях мусор мести…

      Все было так, как и предвидел Соломин, перехвативший инициативу торга в казенные руки. А лисица полыхала дивным смоляным огнем волшебного подшерстка.

      – Убей меня бог, даже червонца жаль за такую падлу! – кричал Расстригин, тряся потными кудрями.

      Но жажда местной наживы заглушалась жаждой наживы более широкой – уже международной, и заезжие иностранцы, увидев в этом году такой великолепный товар, стали круто поднимать ставки. Неумолимо, разрушая все козни спекулянтов, стучал молоток в руке вдохновенного педагога:

      – Восемьдесят – раз… Кто больше? Девяносто – раз, девяносто – два, девяносто…

      Соломин демонстративно выхватил бумажник, хлестнул по столу двумя сотенными «екатеринками».

      – Двести! – выкрикнул он, поднимая цену выше.

      Карагинская чернобурка пошла с молотка за 220 рублей, и Соломин сложил свои деньги обратно в бумажник. Иногда за редкие экземпляры цены взбегали до 300 рублей и даже выше. Соломина нисколько не смущало, что меха Камчатки попадали в руки иностранцев, – торг есть торг, и в нем существенна только прибыль. Но теперь, когда Расстригин и Папа-Попадаки были выбиты из игры, денежная прибыль, минуя их кошельки, поступала в кубышку инородческого капитала Камчатского уезда.

      Конечно, стерпеть этого купцы не могли.

      – Мы ж не какие-нибудь – православные! – бросил Расстригин в лицо Соломину и ринулся к двери, увлекая за собою на улицу и всех остальных перекупщиков.

      – Продолжайте, – велел Соломин учителю.

      В окно он проследил, как Расстригин, размахивая руками, уводил приятелей в ближайший кабак. Но через минуту выскочили оттуда словно ошпаренные. Вином больше не