Богатство. Валентин Пикуль

в Петропавловск приплыл Лаперуз, жители дали в его честь бал – самый настоящий, с пальбою из пушек и музыкой. Я попасть на бал не рассчитывал, но со мною никто даже толком не поздоровался…

      Свое недоумение он выразил пожилому чиновнику канцелярии Блинову, который ответил, что Лаперуз тут ни при чем:

      – Бывало, не успеешь имя-отчество начальника затвердить, как вдруг – бац! – его на материк, шлют нового. А новый-то приплыл, наорал на всех, так что мы обкламшись ходим, потом соболей чемодана два нахапал и – туда же… яблоки кушать. А мы тут загораем… Так еще подумаешь – стоит ли здороваться?

      Это было сказано чересчур откровенно, и Блинов, опрятный чинуша, вызвал у Соломина симпатию.

      – Но покойный-то Ошурков долго у вас пробыл.

      – Знал, с кем дружбу водить.

      – С кем же? – притворился Соломин наивным.

      – А хотя бы с Расстригиным… Чем плох?

      – А чем он хорош?

      – Да тем и хорош, что плох, – намекнул Блинов. – Мимо него ни одна чернобурка на аукцион не проскочит… Извольте знать, сударь, что на Дальнем Востоке нет Мюра и Мерилиза, как в Москве, нет и Елисеева, как в Петербурге, зато есть Кунст и Альберс во Владивостоке, а эти магазинщики понимают, сколько шкур спускать с нашей Камчатки…

      Так. Один факт есть. Пойдем дальше:

      – Ну, а чем знаменит Папа-Попадаки?

      – Этот по бобрам ударяет… чикагские господа очень уж до наших бобров охочи. Папа и семью в Чикаго держит…

      Кое-что уже прояснилось. Андрей Петрович сказал:

      – Господин Блинов, вы, я вижу, человек прямой. Ведь не может быть, чтобы вас такое положение устраивало?

      Блинов и ответил ему – откровенно:

      – А кому здесь надобно мое мнение? Да и что толку, ежели я, расхрабрившись, писк издам? Тот же Расстригин с Папочкой меня, будто клопа, на стенке распнут… Потому и молчу. Я, сударь, – добавил он, воодушевясь, – уже двадцать лет без передыха вот тут корячусь – и все ради сына! Когда он выйдет в драгоманы[4] при дипломатах, тогда… ну, пискну.

      – А где ваш сын учится?

      – Сережа-то? – расцвел старик. – Уже на третьем курсе в Институте восточных языков во Владивостоке… Не шутка!

      – На каком факультете?

      – На японском. Вот жду… обещал навестить.

      С крыши правления, грохоча, скатилась лавина подтаявшего снега, вызвав лай ближних собак, а потом, не разобравшись, в чем тут дело, лай подхватили соседние псы, и скоро весь город минут десять насыщался собачьим браво-брависсимо. Поразмыслив, Соломин сказал, что надеется избавить камчадалов от засилья местных торгашей.

      – Меховой аукцион будет проводиться честно!

      Блинов не очень-то деликатно махнул рукою:

      – Был тут один такой. Так же вот рассуждал.

      – И что с ним потом стало?

      – Да ничего особенного. С ума сошел. Когда его увозили на материк, он за каждый забор цеплялся, кричал и клялся, что он этого дела так не оставит…. Матросы его, сердешного, от Камчатки вместе с доской отклеили. С

4

Драгоман – переводчик при посольствах в восточных странах.