Дмитрий. Фрэнсис У. Бейн

над углублением в земле, образуя беседку, будто нарочно предназначенную для таких идиллических целей, демон нетерпения пожирал возбужденную душу Натальи.

      Она томилась уже два часа. Явившись за час до назначенного времени, она никак не предполагала ждать еще час после. Привязав лошадь к пню, она сперва просто сидела и ждала. Потом она нахмурилась, попыталась было петь, всплакнула и подумала, не вернуться ли домой, но тут же упрекнула себя за эту мысль, пересчитала листья на ближайших деревьях, сорвала несколько цветов и снова заплакала.

      Наконец она вскочила и решила уладить дело небольшой деревенской ворожбой. Усевшись на землю по-турецки, она срывала один за другим молодые побеги свежей веточки, нашептывая старинное литовское заклинание:

      Во граде много есть парней,

      Но один мне всех милей.

      Я на ярмарку поеду в Каменец,

      Но не встретится мне там мой молодец.

      Я в луга зеленые хожу,

      Но и там его не нахожу.

      Пташка, взвейся высоко,

      Где мой милый? Далеко?

      Ветер, ветер, прочь лети,

      Мне милого принеси.

      Внезапно ее лошадь заржала. Она радостно вскрикнула и замерла, прислушиваясь к быстро приближающемуся звуку копыт. В следующую минуту она бросилась в объятия ДМИТРИЯ.

      IV

      Совсем позабыв отругать его за опоздание, она в восторге прильнула к нему, как может прильнуть только очень влюбленная женщина.

      Внезапно она оторвалась от него:

      – Ты не целуешь меня, как прежде – али не любишь меня больше? О, Дмитрий, а уж я-то так тебя люблю! – и она разрыдалась.

      Дмитрию сделалось не по себе, но он сказал:

      – Глупенькая, не суди всех по себе. Откуда мне знать, что ты только и думала о том, чтобы обнять меня покрепче. Ну иди же ко мне, – он раскрыл объятия, но она отстранилась.

      – Нет, скверный юноша, ты не должен прикасаться ко мне, ты должен только любоваться мною. Право, нынче есть, на что любоваться, милый Дмитрий, – кокетливо улыбнулась она сквозь слезы.

      Дмитрий, получив такое наставление, и впрямь залюбовался ее честными, выразительными, влюбленными глазами, блестящими то ли от радости, то ли от слез, ее бледно-зеленой юбкой, белой рубашкой и красным расшитым лифом, ее миниатюрными ножками в желтых сапожках, ее темными волосами, увенчанными кокошником и заплетенными нитками золотых и серебряных монет, – и чувствовал, что она права.

      – Да, Наташа, твоя правда, уж ты больно ты хороша, чтобы разъезжать одной-одинешеньке по округе. Немногие девушки, могут сравниться с тобой, Наташа.

      – Что ты знаешь о других девушках? Нечего говорить о них, Дмитрий, – вдруг сказала она, вновь приблизившись к нему. – А где твои красивые красные сапоги и другое платье, и почему ты так одет? Ты не похож на моего казака в этих ужасных старых лохмотьях!

      – Да уж, – ответил Дмитрий, – эту одежду нарядной не назовешь, но ты же все равно любишь меня, Наташа, несмотря на ужасные старые лохмотья. А я вот уезжаю.

      – Уезжаешь! –