Живая ракушка. Светлана Кинер

вот теперь Паша разложился на полу с ватманом и красками и, слушая радиопередачу «Ровесники», старательно выводил поздравительные надписи. Стенгазету надо было принести самое позднее послезавтра.

      «Московское время: семнадцать часов», − объявило радио монотонным женским голосом.

      Вдруг Паша услышал, что в замочную скважину кто-то сует ключ, но попасть не может. В дверь затарабанили. Мальчик отложил кисточку в банку с водой, выключил радиоприемник, подошел к двери и открыл. Полупьяный отчим ввалился в прихожую.

      − Где мать? – не снимая грязных ботинок, тот прошел в кухню.

      Павел не ответил, вернулся рисовать. Через минуту дядя Коля с граненым стаканом и открытой бутылкой уже сидел на стуле в комнате напротив мальчика.

      − Че молчишь? Я тебя спросил, где мать. А когда отец спрашивает, надо отвечать!

      Отчим матерно выругался.

      − Вы мне не отец, − резко бросил Павел и добавил: − Жаль, что он погиб.

      − Да кто тебе сказал, что погиб? – отхлебнул полстакана. – Мать? Да ты ее слушай больше!

      Снова мат.

      Рука с кистью замерла. Сидя на полу, мальчик весь превратился в слух.

      − Нагуляла тебя, а потом рассказала красивую историю об отце-летчике. Ой, не могу! – отчим загоготал, выставляя напоказ желто-коричневые зубы, и допил остатки.

      − Врете! – процедил Паша.

      Отчим булькнул очередную порцию. Поставил бутылку на пол. Настроение у него было приподнятое. Держа в правой руке стакан, локтями оперся на колени, согнулся и, глядя на ребенка мутными глазами, медленно проговорил:

      − А ты у матери спроси. Вон. Идет, − услышав скрип открывающейся двери, заговорщически подмигнул.

      Действительно, в это время Валентина Андреевна, нагрузившись авоськами, заходила в квартиру.

      Паша вскочил, подбежал к матери и выкрикнул ей в лицо:

      − Это правда?

      Та, не понимая, о чем речь, спросила:

      − Что случилось?

      − Это правда, что мой отец не летчик и не погиб?

      Мать ахнула, перевела взгляд на сожителя и прижалась спиной к стене. Потом, как бы опомнившись, что-то невнятно пролепетала. Но Паша не слушал. Злость, ярость разлились по телу, захватив мозг. Человека, на которого он хотел быть похожим, не существовало. Все, во что он верил, к чему стремился, оказалось обычной ложью. Материнской ложью. И от этого было больно вдвойне.

      − Ненавижу! – сорвалось с губ.

      Сжимая кулаки, с отвращением глядя на выпячивающий, словно грыжа, живот, рванулся с места, чуть не сбив мать. Схватил кеды. Сдернул с крючка пиджак, оборвав петельку. Издав дикий рык, распахнул и с оглушительным треском захлопнул за собой входную дверь. И, как был в носках, побежал вниз по ступенькам, перепрыгивая через две. Между первым и вторым этажом остановился. Горечь жгла. Сел. Надел кеды. Встал. Стиснул зубы. Спустился вниз. Мокрая пелена застилала глаза. Пнул дверь подъезда. Вышел на улицу.

      Сутки мать его не видела. Где находился и что делал, никто так и не узнал.

      Грязный, голодный, с не по-детски серьезными глазами