Спят курганы темные. Александр Харников

доложили, сильно меня удивило, хотя, как я считал, за время работы в конторе я отвык чему-либо удивляться. Оказалось, что к нам попали как минимум двое субъектов, которые, судя по всему, пришли в наше время из прошлого. И не факт, что такие же не окажутся по ту сторону фронта.

      Но Моравецкий, вместо того чтобы заниматься делами, бездарно загремел в плен. И даже если его освободят, я буду настаивать на том, чтобы он поскорее вернулся в свою поганую Польшу. А если нет… Страшно даже подумать, сколько всего он может рассказать противной стороне! Ведь ни для кого не секрет, что он не столько работал на польские спецслужбы, сколько был мальчиком на подхвате у соответствующих структур в ЦРУ…

      5 августа 2014 года. У подножия Саур-Могилы. Комкор Революционной повстанческой армии Украины Каретников Семён Никитич

      – Пли! – услышал я команду большевика, руководившего расстрелом.

      Прогремел залп из винтовок, и я почувствовал несколько тупых ударов в грудь. Потом на секунду стало очень больно, и навстречу мне понеслась черная пустота.

      Трудно сказать, чего я ожидал. Про рай и ад, куда после смерти попадает душа человека, в церкви рассказывал священник. Да и от родителей я в детстве наслушался немало страшных рассказов о том, что ожидает грешника после смерти. Все-таки родители мои были православными, и потому я ждал, что окажусь либо в раю, либо – что было намного более вероятно, если учесть то, что мне пришлось пережить – в преисподней.

      Конечно, повзрослев и став идейным анархистом, я отрицал само существование Бога. Но мне как-то не хотелось навсегда исчезнуть во вселенской пустоте без какой-либо надежды на воскресение. И потому в самое последнее мгновение, когда душа моя неслась куда-то по темному тоннелю, в голове у меня мелькнуло нечто, похожее на молитву: «Господи, если Ты есть, дай мне возможность перейти на сторону добра!»

      …Очнулся я на пожухлой выгоревшей траве, только не той, которая была в ту проклятую осень в мелитопольской степи, а в жаркий летний день на склоне неизвестного мне холма. Сказать, что у меня ничего не болело, я не мог, старые раны, полученные в боях с врагами трудового крестьянства, давали о себе знать. Но грудь моя почему-то даже не ныла. Осторожно ощупал ее и, к удивлению, обнаружил, что на сукне добротного английского френча нет ни одной дырки – а ведь перед расстрелом красные курсанты заставили меня снять шинель, которая стала моим спасением от ноябрьской промозглой стужи.

      А вот кобура на моем боку была пуста – наган я сдал, когда вместе с Петром Гавриленко – моим начальником штаба – прибыл в ставку товарища Фрунзе. Вообще-то мне очень не хотелось туда ехать, но я вспомнил приказ, полученный от самого батьки Махно – не ссориться с большевиками и по возможности выполнять все их распоряжения. На сей счет имелись недвусмысленные указания в соглашении о совместной борьбе Повстанческой и Красной армий против белогвардейцев и Врангеля.

      Я знаю, что Нестор Иванович не хотел нашей смерти, но он слишком часто безоговорочно доверял