Тверской Баскак. Дмитрий Анатольевич Емельянов

он не намерен, но я еще весь на адреналине и мне просто необходимо поговорить.

      – Это что сейчас было? Можешь мне объяснить. Бунт против князя?

      В брошенном на меня взгляде появляется удивление.

      – С чего ты взял?

      – Так ведь княжих людей горожане бьют, – я в свою очередь выражаю непонимание, – те терпеть не будут, сейчас подтянется вся дружина, и начнется побоище.

      Бродяга лишь криво усмехнулся.

      – Чушь, какая! Народ горячий. Ну, помахали кулаками, так что ж теперь воевать что ли?! Сейчас тиун подойдет и всех живо успокоит. Виру виновным, князю и пострадавшим их доли – все довольны. Мир и покой.

      – Подожди, – пытаюсь разобраться, – я же сам слышал. Кричали против князя, против суздальцев и новгородцев.

      – И что? – мужик посмотрел на меня как на дитя неразумное. – До Ярослава был Михаил черниговский, так орали против Чернигова, а до тех смоленский князь сидел, так его любили еще меньше.

      Он вдруг криво усмехнулся.

      – Киев город богатый, может позволить себе не любить своих князей.

      Заложенный в его иронии смысл я уловил, мол Киев город вольный, а князь это всего лишь военная крыша и должен знать свое место. Вроде логично, но снисходительность этого бродяги бесит, и мне хочется поспорить.

      – Так ведь киевляне сами же Ярослава позвали? Не Михаила Черниговского, не Святослава Смоленского, а Ярослава, так чего же недовольны?

      Калида повернулся в мою сторону, и в его глазах впервые вспыхнул интерес.

      – Так ведь вольные люди всегда чем-нибудь недовольны. Это скотине в хлеву лишнего не надо, покормили и ладно, а люди как сухостой, только огонь поднеси, мигом вспыхнут. Тем более, что не все за Ярослава стояли, у Михаила в городе поддержка большая, да и у Святослава тоже немалая. К тому же, и сам Ярослав Всеволодович не подарок. Крут больно, да и берет не по праву. Устали уже от него в городе.

      – Ты вроде бы бродяга, – прищурившись, высказываю возникшие у меня подозрения, – а разбираешься в делах киевских словно местный.

      Этого доморощенного философа мои сомнения ничуть не смутили, а лишь вновь вызвали кривую усмешку.

      – Что Киев, что Владимир, что Новгород, везде одно и то же, никакой разницы. Городская господа делит власть с князьями и поделить не может.

      – А народ что же? Он на чьей стороне?

      – А ты не видел? – В глазах бродяги блеснула ироничная искра. – Вон он за дверью во всей красе. Сегодня на одной стороне, завтра на другой. Народ что – шелуха, кто сильнее подует, в ту сторону и покатится.

      Я тоже позволяю себе усмехнуться.

      – Ты вроде и сам не господа, чего же так неуважительно про народ то?

      Словно потеряв к беседе интерес, бродяга вдруг отвернулся, лишь добавив напоследок.

      – Живу слишком долго, подрастерял уважение.

      В наступившей после этого тишине, стал отчетливо слышен затихающий шум драки и трубный голос глашатая.

      – Угомонись, народ честной. Кто обижен или пострадал, подходи, жалуйся. Еремей