Крест бессмертных. Алексей Евтушенко

тоже пословицей ответил

      Алёша, чья мама знала их великое множество.

      – И это верно, – вздохнула Надёжа.

      – Значит, правду бают, что все бабы – ведьмы?

      – Конечно.

      – Но это же… неправильно это. Батюшка мой говорил, что ведовство – грех великий.

      – А кто твой батюшка?

      – Поп. Был.

      – Был?

      – Умер он.

      – Царствие Небесное, – Надёжа перекрестилась. – Правильно твой батюшка говорил. Грех. Но что делать? Мы вот сейчас с тобой чем занимались? То-то. Не переживай сильно, бог простит. На то он и всеблагой.

      Алёша промолчал. Вступать в богословский спор не хотелось. Хотелось совсем другого. Совсем. Но он понимал, что Надёжа права. Пора идти.

      Он поднялся, оделся. Рядом быстро оделась Надёжа.

      Дверь сеновала открылась бесшумно.

      – Будешь меня ждать? – обернулся на пороге Алёша.

      – Незачем это, – ответила женщина. – Поверь. Вспомнишь меня хоть иногда – и то хорошо. А всё остальное… незачем. Но…

      – Что?

      – Если вернёшься, не прогоню. Всё, иди.

      Алёша скользнул за дверь. Ещё долго на его губах таял вкус последнего сладкого поцелуя. И даже утром, когда солнце поднялось над лесом, все проснулись и собирались в путь (пару часов поспать всё же удалось), он чувствовал на своих губах губы Надёжи. Только что ставший настоящим воином и мужчиной, он даже не мог представить, сколько жарких поцелуев и убитых врагов его ждёт впереди, но точно знал, что прошедшие ночь и день он запомнит на всю жизнь.

      Владимир открылся за поворотом дороги во всём своём великолепии сразу.

      Так распахивается жадному взгляду море, когда видишь его впервые или после долгой разлуки.

      Русская неоглядная даль с опушки соснового бора на вершине холма.

      Звёздное небо морозной ночью, когда шагаешь под него из жарко натопленной избы.

      Моря Алёша не видел, а вот всё остальное – много раз. И большие города он видел тоже. Рязань, в которой он родился и вырос, была не многим меньше Владимира. Да только стольный Владимир всё равно поражал воображение.

      Одни Золотые ворота, к которым вела дорога, чего стоили!

      Мощное основание-подклет с высоченным и широченным арочным проходом посередине было оббито, казалось, чистым золотом, в листах которого горело и плавилось летнее солнце. Да так, что глазам больно. Из подклета вторым ярусом вырастала надвратная белокаменная церквушка с одинокой золотой же маковкой купола на высоком барабане.

      Алёша приставил ладонь козырьком ко лбу.

      – Золочёная медь? – спросил он у Первуши, который правил лошадкой, запряжённой в телегу.

      – Она, – подтвердил староста. – Покойный князь Андрей Юрьевич Боголюбский денег на Владимир не жалел. Что, красиво?

      – Не отнять, – сказал Алёша. – А там дальше, в городе, что за купола сияют?

      – Много что. Те, что ближе к нам – церкви святого Георгия Победоносца. Ещё самим Долгоруким Юрием заложена. Дальше, в детинце, пять куполов, видишь? Успенский собор. Первый