Повесть послехронных лет. Владимир Иванович Партолин

мастера единоборств. Правда, бороться предстояло не одному против одного. В моей ситуации оставалось безвыходно войти в «темп-раж» и положить всю кодлу разом. Но всё же совладал с собой, сосчитав до двадцати. Успокоившись, вернулся к каминной полке, напиться, наконец. Губ не замочил, как услышал:

      – Я этой ваш тъяйхнутый кайл-хоз… ф грабу ведал… ф белый къяйсовки.

      Делая жадные и громкие глотки, я скосил глаза.

      Чон Ли так же не «рыба», и не «зверь» – речь не искажал, у него, китайца, акцент. И не «зверь», Был Чон Ли китайцем маленьким, щупленьким. Его отличали два крупных передних резца, прямых, чуть вперёд под губой выдающихся – как у братьев-японцев и у мультяшных зайцев. Резцы ослепительно белые среди зубов желтоватых – это с неоспоримой очевидностью выдавало то, что Чон носит съёмный протез-пластинчатый. Впрочем, ни протеза, ни зубов обычно видно не было – спрятаны под боксёрской капой, которую вынимал изо рта только когда ел. Потому, наверное, и слыл молчаливым, я только сейчас определил, что на русском говорит с таким жутким акцентом. В колхозе служил истопником и раздатчиком в столовке. Видел я его редко, потому как тот часто болел, лежал и столовался в больничке. В строй на поверку не являлся, на прополку его не брали. Не знаю уж, как и за что в Мирном у рыбаков добывал китовую ворвань и сушёную рыбу, коими топил камин. Плошки заправлял каким-то особенным жиром – чадили не сильно. В завтрак, обед и ужин приходил в столовку, зажигал светильники разжигал камин в трапезной, усаживался за окошком в раздаточной, сам здесь ел и полеводам добавку, случалось, накладывал.

      Что сделал я. Поставил жбан на полку, подобрался и прыгнул.

      Запустил руку сквозь клеёнчатые полосы в раздаточном окошке, и, схватив за ворот кителя, выдернул китайца в трапезную, поднял перед собой.

      – Комиссарова и Хлебонасущенского не тронь, – толи пригрезилось, толи взаправду пригрозил мне истопник. Позывными и прозвищами Чон Ли ни кого не называл, только по фамилии полной. Я решил, что вообще послышалось: сказано, даже без намёка на акцент.

      Дружбаном ни фельдшеру, ни кашевару Чон Ли не был, но завсегда помогал Камсе выпросить у Хлеба дополнительную порцию киселя, своим угощал. Фельдшеру был благодарен не только за лечение, но и за офицерское обмундирование, принятое от лейтенанта в подарок и теперь носимого вместо ханьфу, национального в провинции Ухань костюма. В этом национальном одеянии из тонкого шёлка уханьцу на острове с нещадными ветрами было не выжить. Лейтенантские галифе с кителем (на гауптвахте медику оставили, не нашлось офицерского морского обмундирования малого размера) носил под робой огородника «атомных теплиц», моего приказа погоны спороть, дабы не срамить ВДВ, будучи без офицерской портупеи и обутым в боты, ослушался. Я никак не отреагировал: китаец был лицом гражданским, в личном составе роты не числился даже вольнонаёмным, как японцы-оруженосцы, наёмные работки частной транспортной компании (ЧТК). Мои, комроты, а после и председателя колхоза личные распоряжения исполнял, истопником был справным – и ладно.