1924 год. Старовер. Виктор Тюрин

из пакетиков и ловко сложила его вроде трубочки, затем поднесла к моему рту. Я недоверчиво посмотрел на доктора, на что тот одобрительно кивнул головой.

      – Давай, милай.

      Я послушно открыл рот. Порошок отдавал едкой горечью. Женщина взяла стакан воды и протянула мне.

      – Пей, деточка.

      С некоторым трудом сложил двоеперстие и перекрестил стакан и только после этого взял его в руку. Сделал я это автоматически, без внутреннего сопротивления, словно делал так всю свою сознательную жизнь. Сестра приподняла мне голову, и я сделал несколько глотков. Второй порошок проглотил по точно такой же схеме, после чего женщина забрала блюдечко и стакан и вышла из палаты. Вслед за ней ушел доктор. Мои соседи по палате, стоило прийти врачу, улеглись на свои кровати и теперь только время от времени бросали на меня взгляды.

      Снова пришла сестра, поставила стакан воды мне на тумбочку, затем долго объясняла больничные правила.

      – Все понятно?

      – Все понял. Благодарствую, добрая женщина.

      Женщине понравился мой ответ, это было видно по ее доброй улыбке, затем она ушла, но скоро вернулась с какой-то кашей-размазней и кусочком хлеба. После того как я поел, ушла окончательно. Только закрылась за ней дверь, как в меня снова вцепился дед с хитрыми глазами и сиво-пегой бородой, закрывавшей половину лица.

      – Так ты, мил человек, из каких будешь? Из Дубининского скита, что ли?

      – Не надо меня спрашивать, добрый человек. Все мое пусть при мне и останется, а Бог мне в этом судия.

      – Да не получится уже у тебя так, парень. Раз в мир вышел, значит, уже не спрячешься, а стало быть, открыт ты теперь для народа, – неожиданно прикрутил философию к своим словам дедок.

      – С чего ты, Лукич, решил, что он старовер? – спросил его крепкий мужчина.

      – Так видно же. Как по крестику нательному, да двуперстию и по разговору, – снисходительно ответил ему старик.

      – Так, может, он сын поповский? – возразил мужчина.

      – Макар, ты же слыхал, что он дважды поблагодарил Антоновну, но слово «спасибо» разве ей сказал?

      – Нет, и что с того?

      – Да потому что для староверов это запретное слово.

      Чтобы придать больше веса его словам, я перекрестился и забормотал утреннюю молитву. Мужчина задумался на какое-то время.

      – То есть он хочет, как и раньше, жить сам по себе? Я правильно тебя понял? – снова спросил он.

      – Хочет, но не получится. У нас же власть есть. Возьмет за шкирку и начнет трясти: кто ты да что ты, а потом определит твое место в жизни. И хорошо еще, если к стенке не поставит.

      – Ты, Лукич, не наговаривай на красную власть. Она видит людей насквозь: и кто нам друг, и кто враг.

      – Во-во! И так же делит людей, – негромко буркнул худой мужичок, который до этого отмалчивался. – Ты или за советскую власть, или враг. А если человек сам по себе жить хочет? То как?

      – Ну-у… Думаю, ежели не враг, то пусть живет, как хочет, – уже неуверенно сказал поборник советской власти.

      Когда больные поняли, что у меня