1924 год. Старовер. Виктор Тюрин

молодого человека, но не силу воли. Только благодаря сильному духу он сумел преодолеть последнюю пару километров и вый ти к железной дороге.

      Прокрутив в голове вехи своей новой биографии, я сделал печальный вывод, что с моим побегом и политической статьей местные власти вполне могут поставить к стенке. От той жизни у меня осталось знание трех иностранных языков, а вот тем же в отношении других школьных предметов мне похвастать было нечем. Мой скудный набор знаний об этом историческом периоде заключался в следующем перечне: Первая мировая война, революция семнадцатого года, НЭП, Ленин, Сталин, Троцкий и пятилетки.

      «В дополнение к этому продовольственные карточки, расстрелы, лагеря… Нет, это не мое. Да тут и думать нечего. Надо вставать на ноги и катить в Европу», – подвел я окончательный итог своим размышлениям.

      Три раза в прошлой жизни мне доводилось валяться в госпиталях, и вот теперь новую жизнь мне пришлось начать с больничной койки. Наверное, это плохая примета, или для моей ситуации она стандартная? Впрочем, что досталось, с тем и жить будем, решил я и неожиданно для себя уснул. Проснулся уже от громкого голоса санитарки, которая выговаривала больному за испачканный пол.

      – Матвей Лукич, это что?! Я тебя, старый хрен, спрашиваю! Я что, нанялась за тобой убирать?!

      – Марфа Антоновна, побойся бога! Мне что, теперь до ветру сбегать нельзя?

      Открыл глаза и зажмурился. Яркое солнце, отражаясь в приоткрытом окне, разбросало по всей палате множество солнечных зайчиков. Вместе с ощущениями тепла и свежести на меня как-то разом нахлынули различные запахи и звуки. Сначала достиг ноздрей резкий запах хлорки, смешанный с запахом подгоревшей пищи и табачного дыма. Где-то за окном выдала трель какая-то птичка. Вместе с ощущениями ко мне неожиданно пришло чувство чистой, почти детской радости, какая бывает у взрослого человека, который пережил тяжелую болезнь.

      Скосил глаза и неожиданно встретился взглядом с полной пожилой женщиной в застиранном белом халате и белой косынке, из-под которой выбивались седые волосы. Ее глаза широко распахнулись:

      – Ох! Ужель очнулся, милый?!

      После ее слов все, кто был в палате, вскочили на ноги и, подойдя к моей кровати, с нескрываемым интересом уставились на меня. Их было четверо. Один из них был невысоким лысым дедом с хитрым прищуром и седой, клочковатой бородой, другой – крепкого сложения пожилой мужчина с широким лицом, третий, полная ему противоположность – худая личность с усами, имевшая угловатые черты лица и желтоватый оттенок кожи. Четвертый пациент имел чисто выбритую голову и, в отличие от остальных, не имел никаких следов растительности, кроме бровей. В одном все четверо больных были схожи – одеты в кальсоны и белые рубахи навыпуск.

      – Ты у нас кто будешь? – первым поинтересовался дедок.

      – Егорий, – хрипло ответил я и закашлялся.

      – Ой! Чей-то я стою! – вдруг воскликнула толстуха. Оттолкнув здоровяка, загораживающего ей путь,