1924 год. Старовер. Виктор Тюрин

надо сходить к Антипу Трофимовичу.

      Мне это имя ничего не говорило, поэтому я промолчал, продолжая жевать. Человеку надо – пусть сходит. Зато Фима поморщился, видно, этот человек был ему неприятен: – Зачем сейчас-то? Банда в селе.

      – А ты хочешь, чтобы этих душегубов вытаскивали из моего дома при белом свете, на глазах у людей?!

      Представитель власти отвел глаза.

      – Чем-то могу помочь? – спросил я.

      – Нет. Мне самому нужно это сделать. Закрой за мной дверь.

      Его не было минут пятнадцать, потом раздался тихий стук. Подойдя к двери, я спросил, кто там, после чего откинул крючок.

      Открылась дверь, и в аптеку вместе с Кацем зашел новый гость, держа в руках дробовик. Это был крепкий и кряжистый сибиряк, лет сорока пяти-пятидесяти, среднего роста с широкими плечами, имевший простоватое лицо, и в то же время – недоверчивый и жесткий взгляд. Кожа лица, что кора дерева, коричневая, обветренная, дубленая. Борода и усы с проседью. Он огляделся, задержал взгляд на мне, прикинул, оценил, потом подойдя, осмотрел лежащие тела.

      – Точно Дубина. Как ни есть варнак каторжный, – опознал он одного из налетчиков. – Столько лет не было, и вот на тебе, явился.

      – Ты их приголубил? – он посмотрел на меня.

      – Я, – ответил я, пытаясь понять, что представляет собой этот мужик.

      – А этого чего? – и он указал пальцем на начавшего приходить в себя бандита.

      Я не понял вопроса и озадаченно посмотрел на хозяина дома. Кац отвел глаза, Коганович, делая вид, что его здесь нет, молча смотрел куда-то в пространство.

      – Ладно. Мы, люди простые, сами разберемся, – усмехнулся в бороду мужик, потом повернулся ко мне. – О тебе мне уже довелось слышать, старовер.

      – Не знал, что я так известен в ваших краях.

      – Так у нас не город, все друг друга знают, новых людей почитай и нет, а тут весть разнеслась: старовер из лесу вышел, да еще беглый из тюрьмы. Вот люди и судачат о тебе.

      «Кто ты такой, сильно знающий?» – хотелось мне спросить у него, но я сейчас был не в том положении, чтобы задавать подобные вопросы, да и было в этом сибиряке нечто такое, похожее на обстоятельную, крепкую, хозяйственную уверенность в своих силах. Даже его одежда говорила об этом: серый сюртук с роговыми пуговицами, жилет, штаны черные, заправленные в сапоги-гармошку. На голове картуз с лакированным козырьком. Все почти новое, сапоги блестят.

      Я это отметил, затем подумал: «Ночь на дворе, а он одет, словно в гости собрался».

      – Люди не ведают, что говорят, – попытался я снова изобразить старовера. – Не все правду знают, а все равно говорят.

      – Ты мне тут святошу не изображай, парень, – снова усмехнулся он. – Вон твоя правда на полу, в лужах крови остывает. Или отрицать будешь?

      Ответить мне не пришлось, так как послышался нарастающий многочисленный стук копыт, какие-то металлические звуки, лошадиное ржание, негромкие выкрики. Мы все замерли. Напряжение сгустилось настолько, что его, наверно, можно было резать ножом.

      – Абрамка,